— Прошу прощения, папаша, — чинно начал старшина. — Не вы ли будете Кузьма Кузьмич Дубков?
— Так точно! Он и есть, — ответил оторопело дед.
— Ну как же так, папаша, а? Милиция вас ищет, супруга сбилась с ног, а вы себе забрались под небеса и распеваете куплеты Одарки, Карася.
— Ах, сынок, сынок, — виновато вздохнул дед. — Душа тоскует по работе. Без работы не могу. Приходится украдкой от старухи уходить. Молодым вот хочется свою науку преподать.
— И нетрудно вам в таких годах?
— Да что там трудно, — махнул рукою дед. — Да я как поработаю часок, так просто молодею. И на душе просторней и дышится легко.
— Да… Но что ж сказать супруге вашей?
Дед был в явном замешательстве. Он начал торопливо снимать фартук, но потом махнул рукой и сказал:
— А вы скажите ей, что разыскали, мол, в аптеке, но задержали, чтоб учинить допрос. А я тем временем докончу стенку — и домой.
— Ах, Кузьма, Кузьма! — послышался за кирпичами женский голос. — Пятьдесят пять лет прожили вместе, и никогда не врал. Так, значит, так-то ты пьешь микстуру «корень жизни», так слушаешь врачей?
Кузьма Кузьмич взглянул на кирпичи и ухватился за седую бороду. Прямо на него с клюкой в руках шел домашний комендант — жена Настасья. Спасаться бегством было поздно, и дед Кузьма решил сложить оружие без боя. Он отдал курносенькой помощнице мастерок, снял фартук и, подойдя к старухе, проговорил:
— Микстура… Корень… Эх, Настасья, милая Настасья! Вот он, настоящий корень жизни, который исцеляет от старости и всяческих болезней.
И Кузьма Кузьмич, обняв левой рукой свою супругу, широко повел правой пятерней, показывая на заводские трубы, дома, краны, на все, что составляет вдохновенный труд.
Открытия деда Митрия
В прокуренном зале совхозного клуба шло заседание выездного ученого совета по распространению свежих сельхозмыслей. Члены президиума, почтенно расположившись за длинным столом, накрытым красной скатертью, молча просматривали листы рукописи, восхищенно качали головами, отхлебывали из стаканов чай. Секретари-стенографисты, стараясь сберечь для науки каждое слово и даже вскрикивание ученого, лихорадочно скрипели перьями. Оппоненты и рабочие совхоза, исключая парней и девушек, любезничающих на задних скамейках, затаив дыхание, слушали.
На рыжей фанерной трибуне стоял чисто выбритый, гладко причесанный молодой человек в галстуке бабочкой и накрахмаленном стоячем воротничке времен французского нашествия. В мягкой тишине, как ручей в знойный полдень, текла его речь:
— Биологические процессы, происходящие в эмансипации от пропашных культур и эпидермы весьма сложны. Ракурс эволюции чрезмерно велик. Но тем не менее мне удалось в результате эмбриологических исследований глубоко проникнуть через эпиблему в эндодерму и открыть панацею для многих монокультур. Мною научно доказано, что, во-первых, всякое хлебозлачное — это сложный живой организм с колосом кверху и корнями книзу. Во-вторых, от внутрисемейственной гибридизации вики и овса получается вико-овсяная смесь. И, в-третьих, на данном этапе реформации следует считать минеральные удобрения омертвленным продуктом. Современная эмбриология позволяет нам сеять вместо хлеба траву. Как-то: эфемеру, канареечник, пырей, мятлик, волоснец, козлятник, крольчатник, и прочее, и прочее…
Диссертант устало вытер платком потный лоб, собрал в папку листы доклада, любезно поклонился ученому совету и под редкие хлопки сошел с трибуны.
Председатель позвонил колокольчиком:
— Слово имеет оппонент ученого Анпилог Гурьянович Соловейкин.
На трибуну семенящей походкой, кому-то кланяясь, прошел сухой облысевший старичок, подчеркнуто одетый в черный костюм с жилетом старинного образца. Он разложил трясущимися руками какие-то листки, промокнул платочком глаза и заговорил, сбиваясь, чуть не всхлипывая:
— Я… я извиняюсь. Я немного взволнован. Растроган… потрясен. И это вполне ведь закономерно, логично. Все мы… и я… и вы… и все здесь сидящие явились, так сказать, живыми свидетелями чего-то необычного, чего-то апогейно большого. Я не ошибусь, если прямо заявлю: на ниве сельскохозяйственной науки взошел новый Меркурий. Да, да, товарищи, именно Меркурий. Он как бы приоткрыл нам завесу невидимости, осветил темные пятна. До сих пор мы, в частности, не имели твердых научных обоснований врожденной способности хлебозлачных расти кверху. Мы даже не вдавались в суть этого явления. Растет рожь, и растет. А куда она растет, кверху или книзу, — мы не думали над этим. Так ли я говорю, граждане сельхозпроизводства?