— Верно. Верно, Касьян Касьяныч. Эту вещь не оценит разве завистник какой. А я-то в книгах знаю толк. Жить ей века! Столетия стоять… И я бы просил… дарственные надписи. Если можно, для всей семьи.
Не успел растроганный автор проводить одного поклонника «Пестрых цыплят», как в дверях показался другой — заведующий секцией «Диетяйцо» Норкин.
— Товарищ начальник, я потрясен! — воскликнул он еще с порога. — Потрясен вашими «Пестрыми утятами».
— Цыплятами, — поправил сконфуженный Сундуков.
— Да, да. Именно курчатами. Всю ночь без сна… без роздыху… главу за главою глотал. В трех местах от радости пел. В двух — прослезился. Вот это мастерство! Вот это взлет. И кто бы мог подумать, что у вас такой разносторонний дар! И блестяще управляете делами, и пишете такие книги. Эх, зря я не поэт! Я бы воспел ваш подвиг в стихах. Но ничего, — Норкин понизил голос и по секрету сообщил: — Я вам рецензию устрою. С размахом Белинского. Вы против… не имеете… ничего?
Касьян Касьянович пожал плечами:
— Нет, зачем же. Если достойно, то извольте. Дело ваше.
Хранитель диетяйца, раскланявшись, ушел. И сейчас же в кабинет, неся корыто с гипсом-глиной, вошел браковщик яиц скульптор-самоучка Лобзиков, прозванный в конторе за высокий рост Косой Саженью.
— Касьян Касьяныч, простите, — сказал он, поставив на стол корыто. — Я лично и общественность… в лице всего… э-э… учреждения горим желанием запечатлеть.
— Что запечатлеть? — рассматривая глину, спросил мемуарист.
— Вас, Касьян Касьяныч. Разрешите скульптурку. Бюстик… э-э… небольшой.
Мысли Сундукова мгновенно перенеслись в приконторский сквер, где на скромном кирпичном пьедестале стояла белая скульптура известного старинного поэта. «Много ли он написал, — думал Сундуков. — Всего лишь одну книжонку. Как это там у него: «Шумят ручьи, звенят ручьи. Бегут и будят сонный брег…», а прославился на века, в мрамор вошел. А почему бы и меня гипсом не отметить? Книга моя по размеру ого! Побольше килограмма затянет. И опять же время теперь такое пошло. Чуть что — бронзовый бюст, во весь рост скульптуру. Надоила вон девчонка Мотя цистерну молока и уже на орбиту славы вышла. Сам знаменитый московский скульптор лепить образ ее приезжал. Так что пусть лепит. Благодарные потомки когда-нибудь авось спасибо скажут. Вот только удобно ли позировать в служебном кабинете да еще в рабочее время?»
Касьян Касьянович немного подумал, подошел к молодому скульптору и, тронув его за рукав халата, сказал:
— Вы вот что, молодой человек. Забирайте-ка свое корытце и ступайте с богом.
— Почему, Касьян Касьянович? Я вас не понимаю, — изумился Лобзиков.
— Работать надо. Работать! Не до скульптур сейчас мне. Не до сеансов. План уткозаготовок не выполнен. Жать надо. А коль невтерпеж вам запечатлеть меня, то приходите на дом вечерком. Разрешу лепить. Так уж и быть.
— Спасибо, Касьян Касьяныч. Премного благодарен. Я вас не задержу. В четыре вечера отделаю.
Через три дня гипсовый бюст создателя «Пестрых цыплят» был закончен. А на четвертый директора «Заготптицы» товарища Сундукова приказом начальника главка сняли за срыв плана уткояйцезаготовок.
Убитый горем, Касьян Касьянович всю неделю просидел дома и никуда не показывался. Но потом мало-помалу образумился и решил, не теряя времени, начать вторую книгу мемуаров, благо первая приобрела такой успех.
Под вечер он надел пиджак, мерлушковую шапку и направился в букинистический магазин поискать книгу о водоплавающих птицах. Продавец — низенький старичок с реденькой бородкой — предложил книгу «Птицы и звери наших лесов». Сундуков тут же взял ее и присел у окна за фикусом посмотреть иллюстрации. Но не успел он расстегнуть пиджак и надеть очки, как в магазин со связкой «Пестрых цыплят» вошел Подлокотников. Не заметив Сундукова, он выложил мемуары на прилавок и облегченно вздохнул:
— Вот. Притащил, черт их возьми. Дерьмо несусветное. Серятина. Коровья жвачка. Ни капли мастерства. И зачем только на эту дрянь бумагу тратят? Судить бы издателей за это. Автора сечь крапивой.
У Сундукова помутилось в глазах. Уши его отказывались слушать. Подлокотников, тот самый Подлокотников, который вчера умилялся до слез и упрашивал сделать дарственную надпись каждому члену семьи и даже домработнице, теперь вдруг говорит все наоборот, косит его под корень. О, что же это такое? Что делается на белом свете?!