— Садись, Климкин. Ты не дерево, чтоб торчать стоя, — пригласил Пробкин.
Климкин молча сел на табуретку, Пробкин устало откинулся на спинку мягкого кресла, сложил руки на животе.
— Вот что, милый Климкин. Объяснять тебе, как и отчего мы остались без зверья и дичи, долгая песня. Да и ни к чему. Об этом мы в скором времени заострим вопрос на нашем общем собрании. Тогда будет и критика, и самокритика, и кузькина мамка. А пока речь пойдет о другом. Слушай же внимательно.
— Слушаю, Федос Федосыч.
Пробкин перенес центр тяжести живота несколько вперед, сцепил руки на крышке стола и, шевеля большими пальцами, как никогда, тихо и мило заговорил:
— Так вот, Климкин. Этой весной поймал я в лесу зайчонка. Не в нашем, конечно. У нас, как ты знаешь, они что-то не водятся.
— Водились бы, — вздохнул Климкин, — коли б за каждым по двадцать гавриков с жаровней не гонялись.
— Я же сказал, Климкин: об этом на собрании. На собрании, братец. Сейчас, же твоя главная задача слушать меня.
— Слушаю, Федос Федосыч.
— Ну, вот так. Поймал я, значит, зайчонка. Малюсенького такого, несмышленого. Только и умел усами шевелить. А теперь… мать моя! За каких-то три месяца вымахал с собаку. Ночью лапами стучит, как барабанщик. На волю просится. Да что проку. Пустим его — ускачет. Под ствол браконьера. И вот думал я, думал и решил подарить косого нашему дорогому руководителю товарищу Крутобатько. Как ты на это смотришь, товарищ Климкин?
Климкин пожал плечами.
— Дык как смотрю… Можно отдать, ежли не жаль, а не то и в котел себе.
— Сами, Климкин, мы без зайчатины потерпим, а вот гостя без трофея нельзя. Будет в его ягдташе трофей — будем на своих постах и мы. Пуст ягдташ — и нам пусто. Прихлопнут наше Коростельское как дважды два, ибо от него, видит бог, ни кожи, ни рогожи. Так я рассуждаю, Климкин?
— Дык вроде бы так.
— А коль так, то слушай дале. У Горелого луга, где наш бывший руководитель Черногузиков убил вместо лося кобылу, гривка густого ельничка. Помнишь ее? Ну так вот. Завтра рано утречком возьмешь моего зайца, сядешь в эту гривку и будешь ждать.
Климкин, почуяв недоброе, оторопело заморгал. Морщинистый лоб его вспотел.
— К-к-кого ждать-то?
— Кого, кого… Охотников, вот кого. Крутобатько, меня… Мимо ельничка мы будем идти. Твоя же боевая задача легче легкого: вовремя высунуть зайца.
— Это, звиняюсь, как высунуть? На веревке аль на чем другом?
— Какая веревка? На кой она сдалась. Так высунешь, чтобы не виден был подвох. Возьмешь за ногу и подержишь. Ручищи у тебя эвон какие! И веревка не нужна.
— А… Крутобатько схватит жив… живьем его аль как? — еще пуще заикаясь и бледнея, уточнял Климкин.
— Ах, что за непонятливый человек! Да какой же чудак охотник станет хватать зайца живьем, коль ружье есть? Стрелять будет. Стрелять!
Климкин взмолился:
— Дык что ж это?! За что же? У меня вить жена, детишки…
— Э-э, захныкал уже: жена, детишки. Стыдись, Климкин. Подумаешь, попадет одна дробина. А может, и вовсе не попадет, если дураком не будешь, укроешься за пнем или в ямке да наденешь ватную фуфайку.
— Избавь, Федосыч. Богом молю. Хил я. От единственной дробинки скопырюсь.
— Скопырюсь-растопырюсь, — передразнил Пробкин. — Сразу видно, что не нюхал пороху на фронте. А зря. Там бы с тебя сшибли трусость. Да успокойся ты. Успокойся. Эка трясет тебя! Ничего страшного. Ни одна дробина тебя не заденет. А коль заденет, слово даю: в беде не оставлю… Сам пенсию схлопочу и, если что, на свой счет похороны. Да не трясись, не трясись, как заяц. Цел будешь. Это к слову, чтоб не думал — некому будет похоронить, все в ажурчике обтяпаем. Ну, а… проведешь успешно операцию (назовем ее условно «Куцехвостый») — повышение получишь.
Пробкин встал, растопырив ноги, уперся кулаками в крышку стола.
— Так как? Лады или дружба врозь?
— Дык что делать, — вздохнул Климкин. — Придется пойтить. Жена, детишки…
…Операция «Куцехвостый» началась, как и предполагалось, на следующий день, рано утром. С приездом товарища Крутобатько мертвый лес ожил. В сухом бору близ конторы заревел лось. В березняке запищали рябчики (Федос Федосыч посадил туда двух обходчиков). В орешнике заблеяли дикие бараны — жена Пробкина, свояченица и теща.
— Ничего не понимаю, — пожал плечами Крутобатько, прислушавшись к реву лося уже в другом месте. — Говорили, что разогнать всех надо, в лесу, мол, пусто, а у вас тут и лоси, и рябчики, и дикие бараны…
— Поклеп все это насчет пустоты. Злой навет, товарищ начальник, — семеня следом за длинноногим Крутобатько, оправдывался Пробкин. — Все имеется. В полной целости сберегаем фауну и флору. На что изволите поохотиться? На логика, рябчика, барашка? Лично я предложил бы на зайца. Ах, что за чудо эта охота на зайца! Сам Некрасов был от нее в восторге, не говоря уже о Толстом, Тургеневе и лично обо мне.