— Кому успокоиться? Какой воды? Мертвые воду не пьют. Некролог! Персональный некролог!
Чувствуя недоброе, Каюров с силой отстранил Пал Палыча от себя:
— Да пусти же. Костюм трещит, право.
Пал Палыч сгреб чугунное пресс-папье и, став в позу бессловесного предка, приближаясь к Каюрову, сквозь зубы захрипел:
— Смерть или некролог!
Обида
В Косом переулке города Н., непонятно почему названном Косым, — не то в честь домов, построенных вкривь и вкось, не то в память о когда-то пробежавшем здесь косом зайце, — было нежданно приостановлено все движение, и даже пешеходное. Из главного подъезда рыжего дома на больших парусиновых носилках выносили человека, прикрытого до плеч белой простыней. Человек был необычно бледен. На крутом лбу его, на шаровидной лысине, как утром роса на кочане капусты, выступил пот.
Санитарную машину осаждали прохожие. Заглядывая через головы, плечи, а не то и нырнув кому-нибудь под мышку, они в одном случае из сочувствия, в другом — просто ради любопытства спрашивали:
— Кто это? Что с ним?
— Светилов. Светилову плохо.
Кто же такой Светилов и что с ним произошло в свежий осенний день, когда дышалось так легко не только тонким людям, но и толстым, предрасположенным к сердечным приступам и одышке?
Саврас Саврасыч Светилов родился в глухой деревне, где бабы носили поневы, кокошники, а мужики все лето ходили в портках из домотканой холстины. Но это было так давно, а судьба заперла Светилова в городе так крепко, что он решительно не помнил ни своей деревни, ни своих земляков. Ему казалось, что он так и родился в загородной даче, обнесенной синим забором, где испокон веков шумят кудрявые сосны, цветет фруктовый сад, стелются серыми холстинами гравийные дорожки и поблескивает на солнце стекло легковика. Благо и все родичи, включая дальних тетушек и дядюшек, двоюродных и троюродных, давно уже жили здесь — на даче, окружая Саврасыча нежностями и преогромнейшей заботой.
Просыпался Светилов, по обыкновению, за час до начала работы. Ему было незачем спешить. К восьми утра, ко времени его пробуждения, всегда, даже если бы и произошло землетрясение, все было для него приготовлено: ботинки вычищены, костюм и рубашки наглажены, подтяжки к брюкам подвязаны, теплая водичка для умывания налита, кушанье с неизменным стаканом простокваши на стол подано. Оставалось только встать, умыться и протянуть руки назад. И сейчас же к Саврас Саврасычу кто-нибудь подлетал и надевал на его сутулые плечи костюм. Между прочим, это каждодневное надевание постепенно вошло в утренний ритм, и Светилов сам не заметил, как у него выработалась привычка ходить с руками, чуть вывернутыми и оттопыренными назад, будто он ждал, чтобы на него надели что-либо еще.
Завтракал Светилов, как обычно, молча, о чем-то беспрестанно и озадаченно думая. Он лишь изредка скупо, словно делая сим огромное одолжение, бросал к сидящим с ним за столом единственное словечко «полагаю». И многочисленные домочадцы были несказанно довольны заручиться этим драгоценнейшим словом. Если Саврас Саврасыч на вопрос: «Надо ли перекрашивать синий забор в малиновый?» — отвечал: «Полагаю», — то сие означало одобрение, и можно было смело требовать с кого положено означенной перекраски. Если же это «полагаю» произносилось во время разговора о чем-либо для семьи нежелательном, то это уже означало отрицание.
Иногда в дни хмурого настроения Саврас Саврасыча домочадцы были в восторге от одного кивка его или малейшего проблеска улыбки. И тогда из уст в уста передавалось: «Он улыбнулся», «Он кивнул», «Ах, господи, какая радость!» Сам царь бы позавидовал, с каким вожделением, с каким кротким умилением смотрело семейство на Светилова, на его одряблое, полное детской белизны лицо, на его красную от умственного напряжения лысину. «Господи! — вздыхали в глубине души они. — Что же с нами станет, случись чего? На нем ведь все мы держимся».
Саврас Саврасыч был о себе еще более высокого мнения. Каждый раз, когда служебная машина несла его с шумом по загородным перелескам или улицам города, он грустно смотрел на людей и думал о своей бесценной миссии на земле. Ему казалось, что не будь его, не руководи он снабжением топливом, люди бы давно померзли, город бы обледенел и по дорогам ходили бы в лучшем случае белые медведи.
Саврас Саврасыч берег свою жизнь, как драгоценный сосуд, наполненный исцеляющей влагой. Он пуще всего боялся, чтобы под колеса машины не попала блудная собака или зазевавшаяся старуха. Конечно, ни к первой, ни ко второй он жалости не питал. Нечего валандаться на дорогах. Да и велик ли урон, если в городе меньше станет на одну старуху? А вот если произойдет по вине той же собаки катастрофа, тогда беда. «Как же станут жить граждане без товарища Светилова, что станет с городом?»