— Зачем? Для чего? Почему? — зашумели сотрудники.
— А потому, что слово «внедрить» означает «недра», «землю», а загонять изобретения в недра, в землю, то есть под спуд, мы не имеем права. Наша обязанность проталкивать их вперед, а не внедрять.
Вопрос о синонимах был последним тактическим резервом Тит Титыча, на который он возлагал большие надежды. Но и этот резерв был разбит буквально за две минуты.
Окончательно разволновавшись, Тит Титыч вылез из-за стола и, протянув руки к потолку, простонал:
— Ну, какого рожна вы от меня хотите? Что вам нужно? Ведь Иван Иванович тоже месит бетон старой бетономешалкой.
— Эх, Тит Титыч, Тит Титыч! — покачал головой молодой инженер. — Да ведь ту старую бетономешалку бабка Федора уже давно приспособила под курятник.
Тит Титыч, а вместе с ним и Евсей Агеевич Чечевичкин выглянули в окно и застыли. На старой бетономешалке сидел молодой потух и голосисто выводил: «Си-но-ни-мы!»
Воронежские жаворонки
Целинный совхоз «Жаворонки» понравился всем. Новоселы были от него в восторге, делегации в восхищении. Даже американский фермер Гопкинс, смотревший на все советское скептическими глазами, и тот воскликнул: «О’кэй! Вэри гуд!»
А вот бабке Матрене целинный совхоз пришелся не по душе. Она не пожила в нем и трех дней, как категорически заявила своему сыну Антону:
— Нынче же сопроводи меня на станцию. Нечего мне тут нутро мочалить.
— Ну почему, мама? — изумился Антон. — Ты посмотри, какой тут чистый воздух, какой простор! Да для тебя же это сплошная благодать, курорт в полном смысле слова. Отдохни, подыши свежим воздухом, полюбуйся хлебами. Ведь ты такого богатства отродясь не видела, мама.
— И не уговаривай, и не проси, — махнула рукой Матрена. — Сказано — не останусь, и все тут.
Антон в недоумении пожал плечами, недовольно посапывая, закурил папиросу, походил по комнате и опять в упор спросил:
— Но ты можешь сказать, почему? Или тебе не нравится что, или невестка обидела чем? Я просто тебя не понимаю, мама…
— Скучно мне тут, вот что. Не приведи бог такого.
— Ну, а там ты кадрили танцуешь, что ли? — обиделся Антон.
— Э-э, сыночек, — просияла мать. — Там у нас, под Воронежем, совсем другой коленкор. Там я выйду на крылечко, сяду на завалинку, с подружками погутарю. А тут что? Всю твою Кулунду обскачи, днем с огнем ни одной старухи не сыщешь. Все одни молоденькие стригунки. В футбол мне играть с ними, что ли? Аль песни распевать у костра? Нет, сынок, избавь бог. Ты лучше командируй меня восвояси. Там я в душевном спокойствии и при деле. Квокушку надо посадить на яйца, горошек посеять…
— Но ведь этим делом ты можешь с успехом заниматься и здесь. У нас же великолепный приусадебный участок. Ну посмотри, мама.
Привычным движением Антон распахнул окно, и в комнату ворвался аромат полевых цветов, росистых зеленей, дымок далекого костра, запах свежей щепы и талого чернозема. Молоденькая березка, нарядно украшенная розоватыми сережками, хрустальными бусинками росы, доверчиво протянула свои ветви к окошку и, казалось, просила потрогать ее набухшие почки. Голые вишенки стыдливо прятались за голубым частоколом. Жаворонки пленяли землю своими радостными песнями, и где-то далеко-далеко над пробужденной степью плыл торжествующий гул тракторов.
— А жаворонки-то как поют, мама! — вздохнув полной грудью, похвалился Антон. — Недаром мы и совхоз свой назвали «Жаворонки».
— Знамо, поют, — приложив руку к уху, ответила мать. — Ве-е-сна… Да только голос у них не тот. Наши воронежские поголосистей.
— Ну, мама, это уж слишком, — сердито выпалил Антон. — То одно тебе не нравится, то другое не по душе. Даже жаворонки и те, видите ли, поют не по-воронежски. Ну, соображаешь, что ты говоришь? А?
— Я все сообразила, сынок. Сажай меня на поезд, и разговору конец.
— Ну хорошо, хорошо. Пусть будет по-твоему. Посажу я тебя на поезд, но только не сейчас. Вот отвезу зерно на пахоту, заеду на полевой стан за Ниночкой — она тебе поможет собраться, — и поедешь.
По морщинистому лицу Матрены Ивановны пробежала радостная тень. Она облегченно вздохнула и опустилась на стул:
— Ну что ж… Ступай, сынок. А я подожду. Помыкаюсь еще денечек. Ну и дела-а!..
Матрена Ивановна тяжело вздохнула, подперла голову руками и, полузакрыв глаза, о чем-то задумалась.