— Страшно ругается, — продолжает секретарь-машинистка. — «Это, говорит, волокита, а не работа».
— Это, голубушка, не волокита, а закалка терпения. Я, например, одного работника три недели за дверью мурыжил. Ругался страшно, чуть было стулом не убил, но зато после семь раз спасибо говорил. «Закалили, говорит, вы меня, товарищ Неразберихин, на веки вечные. Спасибо вам. Теперь я смело могу пересидеть любого бюрократа». А вы — «волокита»! В нашем деле, красавица, нужна железная выдержка и терпение. У меня, например, на этот счет выработалась своеобразная эмоциональная тактика. Допустим, нужно мне заполнить пустое «окно» какой-либо руководящей единицей, а эта единица упирается и не желает лезть в данное «окно». Тогда я беру этого упрямого голубчика за крылышки — и на отстой. Поживи, мол, неделю, погуляй, развейся малость, а мы этот вопрос изучим, продумаем, всесторонне обговорим и потом сразу решим. И уж тогда я его так измочалю, так из него кишки вымотаю, что запоет по-петушиному и полезет в любое «окошко». В нашем деле, голубушка, нельзя подходить с кондачка. Мало покопаться в бумагах, надо еще и взглянуть на комплекцию. Я, например, рассуждаю так. Ежели человек широкой кости и с солидным животом, назначай смело. Будет пользоваться авторитетом. А ежели тощий, так сказать, худокормный, авторитета не жди. Ставь на нижестоящую ступеньку.
— Странно все как-то, — пожала плечами девушка.
— Ничего странного, — обиженно буркнул Неразберихин. — Вызовите мне Плотицына.
Антон Егорович Плотицын, уже не молодой человек с глубокими морщинками на загорелом лице, входит в кабинет, вежливо здоровается и, повинуясь жесту Неразберихина, садится в кресло возле стола.
— Итак, товарищ Плотицын, — начинает после непродолжительного раздумья Неразберихин. — Весь вопрос о вашем назначении упирается в один вопрос.
— А именно, Нил Иванович?
— Скажите откровенно! Как у вас дело со слухом?
— Со слухом?! — удивительно спрашивает Плотицын. — Нормально, Нил Иванович. Слышимость на оба уха отличная.
— Да не то, не то, товарищ Плотицын. Я хотел спросить у вас насчет чуткости. Не было ли у вас в этой области каких-либо завихрений?
— Завихрений?!
— Ну, не завихрений, так вывихов, скажем, отдельных элементов черствого отношения к людям, невнимательности, бюрократизма и прочих отмирающих пережитков?
— Откровенно говоря, Нил Иванович, такой болезнью я не страдаю. Да, впрочем, в личном деле все записано.
— Личное дело — это немая бумага, — косясь на вопросительный знак, бросает Неразберихин. Ее говорить не заставишь. Она молчит как рыба, а нам нужно живое слово, живая связь с массами. Хотелось бы поговорить откровенно, так сказать, по душам.
— А я вам откровенно и говорю. Таких «вывихов» и «завихрений»у меня нет.
Нил Иванович неудовлетворенно чешет затылок и, убедившись, что разговор о «вывихах» и «завихрениях» бесполезен, поспешно заканчивает беседу и отправляется диктовать очередной запрос.
…Телеграммы, прибывшие через сутки в адрес Неразберихина, вновь подтверждают, что номенклатурный работник Плотицын действительно «инициативен, энергичен, чуток и отзывчив». Но перед глазами Нила Ивановича, как немое изваяние, неотвратимо стоит вопросительный знак. Он временами бросает его в жар и холод и даже навевает страх и ужас.
«А вдруг этот вопросительный знак да поставлен рукой самого Кузьмы Захарыча? — думает со страху Неразберихин. — Вдруг да в этом усомнился Спиридон Макарыч? Что будет тогда? Как посмотрят на это они со своей руководящей точки зрения? А вдруг возьмут да спросят: «Это как же вы так, уважаемый товарищ Неразберихин, сидя на таком ответственном стуле, проглядели наш вопросительный знак? Почему и на каком основании вы начихательски отнеслись к мнению вышестоящего начальства?» И тут возьмут тебя, голубчика, за ушко да на солнышко. Посадят в твое насиженное кресло другую, более остроглазую единицу, а ты походи, попрохлаждайся, товарищ Неразберихин, «попасись» на подножном корму. Другой раз будешь умнее. Нет, нет. Этому не быть. Вопрос о назначении товарища Плотицына остается открытым. Сейчас же срочно вызовем с периферии подтверждающих лиц, и дело с концом. Далековато, конечно, накладисты расходы, но ничего. Игра стоит свеч. Не я буду, а вопросительный знак раскушу».
И, приободренный своими мыслями, Неразберихин отдает распоряжение о вызове с периферии трех низовых работников на совещание по поводу вопросительного знака.
Наконец этот долгожданный день наступает. На стол водружается пухлое дело Плотицына, вокруг дела рассаживаются работники с периферии во главе с Неразберихиным, поодаль в стороне присаживается Плотицын, и совещание начинается.