— Пустяки. Мелочи, Тит Сысоич, — отмахивался, краснея до ушей, Редька. — Этак вы нас совсем захвалите, а мы ведь, как и все простые смертные, со взлетами и с падениями. С грехами, так сказать.
— Боже! Да какие ж грехи могут быть у вас, мои милые симпатяги?! — воскликнул Тит Сысоич. — Вздор какой-нибудь, сущая малость, за которую не то чтоб судить, а и сечь не стоит.
Ивана Матвеича повело.
— Сечь, чего же? Сечь нас все-таки б надо, — сказал он в самокритическом порыве. — На это мы и сами согласны. Иной раз глянешь на груду битого кирпича, на вдрызг раздавленные доски или на всяческий там брак — и хочется взять в руки прут да пройтись им по собственной части. Но вознамеришься, да тут же и передумаешь. А за что, собственно, сечь, самобичеваться? Где пьют, там и льют. Масштабы!
Тит Сысоич протянул Редьке руку, благодарно потряс ее.
— Спасибо. Большущее спасибонько. Моя философия! Мой взгляд на вещички. Эти ваши словечки да произнести бы двумя годами раньше в одном местечке. Ну да поздно. Отбыто. Отработаны шпунтовые досточки.
— Какие досточки? О чем вы? — беспокойно заерзал на стуле Редька.
— А-а, пустяки, — отмахнулся Тит Сысоич. — Не стоит вспоминать. Был грешочек. Был. Машину досок загнал со стройки — ну и чуть не все два отышачил в не столь отдаленном месте. На работу вот хочу устроиться.
Редька ухватился за сердце.
— Так, значит, вы не… не проверять приехали?
— Проверять? Кого проверять? Вас? Да вы что, мои братишки?! Да по мне хоть все в крошки, хоть все направо, налево… Э, да о чем мы? Выпьем-ка. Выпьем, корешочки, да споем эту самую… «И да маг румэла, и да маг чавела… Ух ты! Ходи!!!»
Иван Матвеич, трезво шатаясь, вышел из «Журавлей» и, не глядя под ноги, как тяжело контуженный, молча побрел по грязным лужам. На голове у него крепко сидела шляпа с головы человека, прибывшего из не столь отдаленных мест.
Целебный бальзам
Кулундинская ночь дышала покоем и негой. Ничто не нарушало ее упоительной тишины. Только где-то далеко в степи стрекотала лафетная жатка, да в поселке кричал, попутав время, молодой петух.
Сергей Максимович, управляющий совхозом «Степняки», возвращался с ближнего жнивья домой. Повесив на руку старый военный китель, не торопясь шагал он по пыльной теплой дороге. Приятно было после знойного дня пройтись между густыми хлебами, размяться, помечтать.
Но не успел он пройти и километра, как повстречался с шофером совхоза Иваном Вербой, рослым, застенчивым парнем, и комбайнершей Иринкой, круглолицей толстушкой с кудряшками на лбу.
— Куда шагает молодость? — весело пророкотал Сергей Максимович.
— До вас, — ответил басом Иван.
— За помощью, дядя Сергей, — добавила Иринка.
— А что случилось? Ай тетушка опять подняла бунт?
— Да еще какой! — вздохнула горестно Иринка. — Вчера весь вечер шумела, а сегодня утром подняла такой истошный рев, что все соседи прибежали. Даже участковый милиционер примчался на рысях. «Что такое?» — спрашивает. «Да вот, говорю, нянюшка умоляет слезно покинуть Кулунду. Некому в наследство подмосковную дачу оставить».
— Да, — вздохнул Сергей Максимович. — Ну и праздничек у вас накануне свадьбы… А вариант психологической атаки применили?..
— Ну как же, Сергей Максимович, — дернул широкими плечами Иван. — Все в точности, как сказали. И угощал ее, и на машине по степи катал… «Как родную мать, говорю, любить буду, полдома отдам. Живи, радуйся». А она свое: «Мне Малаховка дороже вашей Кулунды». Вот и купи ее, как говорится, за рубль двадцать. Эх-х!
Иван махнул рукой и приумолк. И сейчас же заговорила Иринка:
— Сделайте что-нибудь, дядя Сергей. Помогите. Изведет ведь. Слезами зальет.
Управляющий почесал затылок. Чем помочь влюбленным? Как поступить, чтобы приехавшую из подмосковной Малаховки сердобольную Прасковью если не удержать, то хотя бы примирить с ними. Ведь если не помочь, она и в самом деле изведет. «А подавленное настроение у человека, — думал он, — плохой помощник. Прошел всего лишь месяц, как она приехала, а парень уже нервы надорвал. Да и девушка стала работать хуже. На пшеничном массиве появились несжатые загривки, кое-где высокий срез… Ах, нянюшка, няня! И какой циклон тебя занес сюда в такую пору?»
Степная дорога круто забирала вправо. На ровном, как стол, горизонте, замелькали огоньки центральной усадьбы совхоза. Луна, похожая на куриное яйцо-болтень, лила на безбрежное пшеничное море расплывчатый свет.
На окраине поселка управляющий, остановясь, подмигнул влюбленным: