Сема Клепиков застонал, как от зубной боли.
…Прошло несколько дней. В жарких учебных буднях стала забываться соловьиная история, как вдруг однажды в кустах молодой акации опять раздалась знакомая трель.
— Слыхал? — обернулся Уткин к Семе Клепикову… — Дурачков ищет наш каптенармус. Эх, всыпать бы ему за это…
— Да ну его! — отмахнулся Сема. — Я и так уже потерял репутацию лучшего военкора.
— Ну, ты как хочешь, а я на этот раз злодейский подлог не прощу!
Уткин побежал на кухню, схватил ведро, зачерпнул из колодца холодной воды и тихонько, крадучись, стал подбираться к кустам. Перед его глазами уже был мокрый каптенармус и толпа весело хохочущих солдат. Но что такое? В редком кустарнике никого нет, а соловьиная песня звенит:
Чуть дрогнула ветка, и Уткин не поверил своим глазам. Маленькая, с коротким клювиком птичка юрко скакнула с сучка на сучок, щелкнула раз, два, три и взяла такой чудный длинный аккорд, что Ваня Уткин замер на месте как вкопанный.
Опрокинув ведро с водой, задыхаясь от радости, он выскочил на линейку и закричал:
— Новость, товарищи! Но-вость! Соловей прилетел. Со-ловушка!
— Да перестань! Хватит! — остановил его сержант. — Слыхали мы твои побасенки. Опять каптенармуса с соловьем попутал.
— Клянусь честью! Сам видел.
— Не может быть. Где каптенармус?
— Да вот же он! Вот он! А там соловей… истинный, курский. …Слышите, слышите, как щелкает?!
Все умолкли. Над уснувшей степью широко и пленительно лилась соловьиная песня. Сема Клепиков стремглав помчался на почту.
Голубой лимузин
Митькой-водителем меня прозвали еще в детстве, когда я с утра и до вечера носился по двору на трехколесном велосипеде, разгоняя пугливых кур и цыплят. С этим прозвищем спустя двенадцать лет и в армию пришел, попал на курсы шоферов.
Как сейчас помню тот день. Только что объявили десятиминутный перерыв, и курсанты, столпившись возле гаража, что-то жарко обсуждали. Я с ходу прорвался в круг и, ткнув сапогом в подножку кабины грузовика, пренебрежительно кивнул:
— Колымагу старую изучаете? Ну-ну!
— Не колымагу, а кабину, — поправил белобрысый курсант.
— Учить сороку — нет, братец, проку, — быстро отпарировал я. — Она и без того летала, белый свет видала. Я, дружище, в такой кабине пять пар штанов протер.
Все повернулись ко мне, окружили, как пленного султана, и начали наперебой расспрашивать, где я был, какие машины водил. Ну я, конечно, чинно уселся на подножку грузовика и повел рассказ:
— На всяких марках приходилось ездить. И на ГАЗах и на ЯЗах… В последнее время имел даже МАЗ. Эх, и красота же! Сидишь себе в просторной кабине, как кум королю или сват министру. Степь кругом. Простор. Ширь. Дорога к синему небу бежит. А рядом с тобой — девушка. Этакая смугленькая, кругленькая…
— Ты нам про смугленьких поменьше, — буркнул кто-то, — про вал карданный лучше расскажи.
Меня враз остудило. Дело в том, что в автомобилях я разбирался, как петух в бисере. И водить мне их отродясь не приходилось, если не считать случая, когда я подрулил на колхозный ток машину с упавшим в обморок шофером.
— Карданный вал, — начал я, — это такой вал… такая, знаете, штуковина. В общем, ее производство, товарищи, наша автомобильная промышленность вполне освоила.
Курсанты переглянулись, кто-то засмеялся. Но я продолжал:
— Сейчас производство этих и прочих валов поставлено на широкую ногу. Оно автоматизировано, специализировано, в общем, валы…
В это время раздался спасительный звонок, и я поспешил закончить свой всеобъемлющий рассказ о карданном вале.
В следующий перерыв ко мне подошел курсант с комсомольским значком на груди и тихо, чтоб никто не слыхал, шепнул:
— Дружок, не загибай. Лучше подучись.
Но не такой у меня характер. Стараясь показать «блестящие знания», я слушал объяснения преподавателей с подчеркнуто рассеянным видом, консультации не посещал.
И вот однажды вызывает меня в автопарк старшина-инструктор и говорит:
— Слыхал я о вашей подготовке, товарищ Стручков. Слыхал. Хлеб, кажется, возили на целине. На повышенных скоростях. Молодчина! Хочу проверить ваши знания, и тогда решим: возможно, сразу на машину вас переведем.
Я готов был сорваться с места и бежать без оглядки в класс. Уже хотел сказать старшине всю правду, но опоздал: тот распахнул передо мной дверцу кабины, и я, обливаясь потом, немея от страха, полез в нее, словно в пасть бегемота.