— Ну продолжайте, воздействуйте. Так и запишем: поручение выполняется.
Дима Ершиков сделал в тетради очередную пометку, снова оглядел притихших членов бюро, подвел под списком черту и встал.
— Так вот, товарищи! Работа проделана большая.
Я бы сказал, огромная…
— А результат? — бросил кто-то реплику.
— Да! В самом деле. А каков же результат? — спохватился Ершиков.
— Вчера во время стрельб по его оплошности опять пропуск цели был. Но вину он, как и прежде, свалил на тетку с пустыми ведрами, которую встретил на берегу. А когда расчищали спортплощадку, улизнул в будку и проспал.
Ершиков почесал за ухом:
— Вот так пережитки! Бьемся, бьемся — и никак. Словно черт их заколдовал. Чего же мы не сделали?
Опустив головы, члены бюро задумались. Неожиданно раздался голос:
— Разрешите мне расколдовать пережитки?
Все обернулись. Со скамейки поднялся секретарь парторганизации корабля капитан-лейтенант Орлов.
— Друзья мои. Да вы же упустили главное. Ходили вокруг да около, а про самого Петруся Галушку-то позабыли!
Наука влюбленным
Эшелон увозил батальон на длительные учения. Молодые солдаты грустили по теплым казармам, обжитому военному городку. Ну кому ж их подбодрить шуткой, прибауткой, как не старослужащим. Старшина Максимов рассказал веселую фронтовую быль. Рядовой Иван Плахин, побывавший в отпуске в Рязани, смачно живописал о своей поездке к теще.
С нар свалился в белой нательной рубашке дружок Плахина солдат Степан Решетько. Пригладив рукой растрепанный чуб, он подсел на лавку и дружелюбно протянул Плахину руку.
— Дай пять, Иван.
Плахин был еще зол на Решетько за ту насмешку в вагоне, когда подъезжали к Рязани, и потому руки не подал, только глянул недоуменно.
— Это с какой такой стати я должен руку тебе подавать, скалозубому краснобаю?
— А с такой, что мы теперь с тобой родня, Ванюша.
— Какая такая родня?
— Самая настоящая. По душевному сходству. Послушал я, как ты расправился с женой и тещей, и пришел к приятному убеждению, что характер у тебя ну как две капли воды на мой похожий. Изнутри дым валит, а огня не бывает. Или как гром. Гремит, гремит, а дождя ни капли.
— Спасибо за комплимент.
— А чего спасибо? Я правду говорю. Сердце твое, Иван, в точь как мое. Восковое. Не в полном смысле, конечно, а отходчиво, имею в виду. Я ведь тоже жену хотел прикончить.
— Вот брехло, — покачал головой Плахин. — Да ты же говорил, отправил с миром. Добровольно отпустил.
— Да я о том, что до свадьбы было. Когда еще ухаживал за ней.
— Ну, ну… Валяй. Закручивай.
— А чего крутить? Правду говорю. Приехал как-то в село боксер один. Команду по кулачной потасовке создавать. Ну, создает он ее неделю, другую. Команды той не видно, зато в знакомствах с девчатами полный успех. С одной крутит на танцах, с другой. Гляжу, и до моей Ариши дело дошло. Не знаю, чем он ее покорил, чубом аль мускулатурой, а танцует с ней — и никаких. Я же только подойду — дергает плечом: «Извините, занята». «Ах, так-то! Ну, милая, держись!» — и возлютовал я, как волк на святки. Вначале хотел кинуться на боксера…
— Ха. На боксера, — шмыгнул носом молоденький солдат. — Куда тебе, хилому, на боксера…
— Да не перебивай ты. Слушай. Разве я дурак какой — силу с боксером мерить? Я тихонько хотел. Шилом пырнуть аль палкой огреть. А потом подумал: а за что, собственно, бить боксера? Откуда чужому человеку известно, кто у Ариши есть? Занята аль нет? Это она должна была ему от ворот поворот показать. А коль не показала, извиняюсь. Свято место пусто не бывает. За что ж его бить? Даже вовсе и не за что. А вот ее прищучить надо. И хотел я было уже в ход кулаки пустить, да раздумал. Чего при народе свою слабость показывать! Вымажу-ка я ей дегтем ворота. А, скажу вам по совести, у нас в деревне страшнее этого позора нет. Коль вымазали дегтем ворота, пиши — пропало. И замуж не возьмут, и на всю округу прославят. Да! И никакими чертями ты этот позор не сотрешь, скребками не стешешь. Въестся, и намертво. А, надо сказать, прихватил я этого лаку ни много ни мало целую дегтярку. И квач собственноручно сделал из полного конского хвоста, чтоб как мазнул — и полдоски. Ну, дождался я ночи — и к двору милашки. Жалко было новых ворот. Их только что поставили. Да и то разобраться: чего жалеть? Она-то меня не жалеет? Я, может, из-за нее сна и еды лишился. Белый свет невзлюбил… Словом, макнул я квач и пошел шуровать сверху вниз, справа налево. А потом еще и большими буквами вывел: «Позор тебе, Ариша!» Ну, она как утром глянула, так сразу мой почерк и узнала. Встречает на улице и говорит: «Чтобы нынче же все стер и языком своим вылизал, несчастный дуралей. А не сотрешь, назло выйду замуж за боксера».