Амос Макарович почесал нос и продолжал:
— Наша славная «Главсыроежка» гремела и гремит на всем протяжении своего десятилетнего существования. За это время она заготовила и засолила… Да, засолила… А что, собственно, она засолила? Поставьте пока точки. Ее грибоваренная продукция широко проникает… Да, проникает… А куда, собственно, она проникает? После уточним, поставьте пока точки или просто слова «далеко проникает». Но будем надеяться, что с вашим приездом продукция «Главсыроежки» проникнет еще глубже и дальше. За дело, товарищи! За большой засол рыжиков, маслят, сыроежек! Ура! Ура!
Всю следующую неделю Амос Макарович решал вопрос о дверопрорубании и столорасширении. Под его личным руководством служащие «Главсыроежки» перетаскивали из кабинета в кабинет канцелярскую мебель, прорубали дополнительные двери, создавали стратегические запасы чернил.
Наконец настал день прибытия поезда дальнего следования. На привокзальной площади собрались машины разных цветов и марок. Но грузовик Амоса Макаровича был виден издалека. Над зеленым кузовом алел огромный транспарант с надписью: «Новому боевому пополнению грибоваров пламенный привет от тружеников «Главсыроежки»!»
Под транспарантом в белом костюме, сером галстуке и фетровой шляпе стоял сам товарищ Тетеркин. Его то и дело окликали прохожие, приветствовали сослуживцы. Но для Амоса Макаровича, казалось, померк весь свет. В эти минуты его взор был прикован к прибывающему экспрессу. «Сколько их там? Хватит ли для всех столов и стульев?» — тревожно думал он, почесывая затылок.
Но вот поезд остановился. Проводники распахнули двери вагонов, и на перрон высыпали стройные, загорелые юноши в военной форме. Среди них бодро шагал в черном сюртуке вербовщик Федя Сачков.
У директора от радости перехватило дыхание. По всему телу разлился приятный озноб. Сильным рывком он сдернул с головы шляпу и радостно закричал:
— Сюда! Сюда, товарищи! Добро пожаловать в «Главсыроежку»! Сколько вас там?
— Так что ни одного, — доложил Сачков и протянул Амосу Макаровичу пачку чистых вербовочных бланков.
— Ты что? — побагровел Тетеркин. — А эти куда? В какую контору?
— Не в контору, Амос Макарович, а в Сибирь, на Дальний Восток, на новостройки пятилетки. — И, помолчав, добавил: — А вслед за ними разрешите отчалить и мне.
Корень жизни
Одетый в парадный мундир, при всех орденах и медалях, старшина милиции Степан Гайкин вошел в кабинет и весело спросил у сержанта милиции Грицко:
— Ну, как у нас делишки?
— В полном порядочке, товарищ старшина, — ответил Грицко. — В десятом отделении милиции, можно сказать, полный штиль. Все улицы и тротуары подметены, подчищены и дождиком опрысканы. Везде все чинно и солидно, нарушений никаких не видно.
— А что это значит с милиционерской точки зрения?
— Это значит, что все граждане у нас строго соблюдают правила социалистического общежития.
— Правильно, товарищ Грицко! Верно! Это не что иное, как… — старшина Гайкин повертел рукой в воздухе, пытаясь найти подходящее выражение. — Ну, словом, ростки нового, о которых недавно говорил докладчик. А раз так, то и пиши об этом в рапорте о сдаче дежурства. Так и пиши: в десятом отделении милиции за истекшие сутки никаких происшествий не случилось, что является свидетельством…
В этот час дверь тихо скрипнула и через порог комнаты переступила седая старушка. По ее морщинистым щекам дробинами катились слезы.
Сержант Грицко вопросительно посмотрел на старшину, старшина — на сержанта, и застыли в оцепенении. «Неужто происшествие?»
— Прошу присесть, мамаша. Что у вас случилось? — прервал тягостное молчание старшина.
— Несчастье, голубчик, несчастье, — утирая синей батистовой косынкой красные от слез глаза, прошамкала старушка. — Пропажа у меня, сынок, пропажа. Пропал с раннего утра!
— Не понимаю… У вас, мамаша, что пропало — внучка или внук?
— Нет, голубчик, нет. Внуки давно разлетелись кто куда. Кто на север, кто на юг. И осталась я со старым. Он-то и пропал где-то.
— Пропал старик, то есть ваш супруг? — уточнил старшина, и правый ус его начал приподниматься, что означало явное удивление.
— Пропал, голубчик мой, пропал. Утром еще рано-ранехонько пошел за корнем жизни в ближайшую аптеку, сказал, что вернется через час, и словно в воду канул дед. Уж не попал ли под машину? Хилый он у меня. На каплях да боржомах только и держу.
— Тта-ак, — сказал старшина, барабаня пальцами по столу, — так-так-с. Ну, а как звать напашу?
— Кузьма Кузьмич Дубков, сынок.