— И все его покинули! — сказал Левшин. — Оставили одного посреди мятежников!..
— В том-то и дело, братец!.. Ох, матушка Софья Алексеевна! хитрая ты, а все не будет по-твоему, кого Господь Бог хранит, тому люди ничего не сделают Вот хоть ты Левшин: видел ли, как в палате смотрел на тебя полковник Чермнов? Вот так бы, и проглотил живого! И негодяй Чечотка и Федька Лутохин глаз с тебя не спускали, — а что они тебе сделали?
— Не до того было, братец.
— И ничего не сделают! Ты, Левшин, видел ли в палате боярина Кириллу Андреевича Буйносова?
— Нет, не видел.
— А он тебя видел, долго шептался с нашим воеводою, князем Иваном Андреевичем Хованским, и они оба на тебя смотрели.
— Так ты думаешь, князь Хованский за меня заступится?
— А как же?.. Он для Кириллы Андреевича все на свете сделает; только теперь-то не попадись в руки к твоим злодеям, а уж там дело как-нибудь уладят.
— Постой-ка, — сказал Левшин, — кажется, и на площади все утихло. Не пора ли нам идти?
— Ну, пожалуй! Пойдем к Спасским воротам, а там посмотрим.
Левшин и Колобов дошли до Вознесенского монастыря, не встретив почти никого; но когда они вышли за Спасские ворота, то увидели, что на Красной площади много еще было стрельцов, и народ толпился около Лобного места.
— Погоди, брат! — сказал Колобов. — Вот, кажется, идут сюда стрельцы моей сотни… Ну, так и есть! Ивашка Троцкий… вон Ларька Недосекин… Знаешь ли что? Я вместе с ними провожу тебя до Зарядья; мы пойдем кучкою, ты в середине: там никто тебя не увидит.
— Ну, что вы, молодцы нейдете? Теперь ведь просторно, — раздался позади их знакомый голос Гриши. Он сидел на прежнем месте, прислонясь к стене. — Вот, подумаешь, — продолжал нищий, — шли в Кремль, как на праздник, чинно, шажком, с иконами, а из Кремля-то… у!., батюшки!., словно дождь — все врассыпную! кто куда попал: кто домой, кто в лавки, кто в разбойный приказ…
— В разбойный приказ? — спросил Левшин.
— А как же? Ведь Никиту не домой отвели… Эх, буйная, буйная головушка! Недолго тебе, головушке, на плечах оставаться!.. За чем пошел, то и нашел!
— Ты это говоришь, — спросил Колобов, — о разбойнике Никите?
— Разбойник?.. Дай то Бог, чтоб было по-твоему, голубчик!.. Разбойник что!.. А вот худо, как он в Иуды попадется — помилуй Господи!..
— Эй, Недосекин! — закричал Колобов. — Троцкий!.. Ребята!.. Подите-ка сюда!
Человек пятнадцать стрельцов подошли к Колобову
— Вы куда, братцы? — спросил Колобов. — В слободу?
— В слободу, батюшка Артемий Никифорович! — отвечал один из стрельцов.
— Так и мы с вами. Пойдем, Дмитрий Афанасьевич!
Окружив своими стрельцами Левшина, Колобов повел эту небольшую толпу прямо к Москворецкому мосту. Дойдя до ворот, которые также назывались Москворецкими, он остановился и шепнул:
— Теперь с Богом, Дмитрий Афанасьевич!.. До дому тебя с такой ватагой довести нельзя: всех переполошишь. Да и к чему? Видишь, кругом все пусто; ты здесь мимо заборов прокрадешься так, что тебя никто не увидит. Ступай теперь налево по улице, а там как повернешь в третий переулок, ты и дома. Прощай, брат!.. Вечером я у тебя побываю.
Левшин, простясь с Колобовым, добрался благополучно до своего переулка; в нем было все тихо и спокойно. Увидев издали Мещовское подворье, он остановился посмотреть, может ли пройти в него так, чтоб никто этого не заметил. При взгляде на это подворье мысль о прекрасной незнакомке снова овладела его душою. Кто не знает, что любовь без надежды — не радость; но после того, что Левшин видел, уходя с подворья, ему нельзя было не надеяться; он не мог чувствовать тогда вполне своего счастья; он шел навстречу к своим, злодеям, его ожидала почти верная смерть или, по крайней мере, заточение и ссылка, а теперь!.. Господь помиловал его; он остался жить и свободен; он опять ее увидит, услышит снова ее пленительный голос… быть может… о, нет сомненья!., она дозволит ему говорить с нею… Но если отец ее?.. Да кто ж он такой?.. Знатный и богатый человек не станет жить на этом подворье… Так неужели он не согласится выдать дочь свою за родового человека и богатого помещика?.. Нет, нет! не может быть: ей нельзя принадлежать другому — она его суженая!.. И вот Левшин женат!., вот едет на житье в свое костромское поместье… О! каким земным раем будет для него это привольное село на берегу Волги-матушки! этот светлый и красивый дом на высоком холму, с которого вся Кострома— как на блюдечке! этот заветный луг, эта березовая роща, в которой он станет гулять со своим милым, ненаглядным другом сперва вдвоем, а там — если Бог благословит… Нет, страшно подумать о таком счастии!.. Ведь этак блаженствуют только на небесах!.. Так мечтал Левшин, подходя скорыми шагами к подворью. Когда он поравнялся с избою, в которой жила Архиповна, она высунулась из окна и закричала: «Эй, молодец, молодец! поди-ка сюда!» Но Левшин ничего не слышал, он вбежал в ворота и, не обращая внимания на то, что происходило вокруг него, спешил скорее дойти до заднего двора. И до того ли ему было, чтоб смотреть по сторонам: вх пяти шагах от него, в светлице, у растворенного окна, на том же самом месте, стояла она. Он видел этот взор, исполненный счастья и любви, он слышал это радостное восклицание, которое при его появлении вырвалось невольно из прелестных уст незнакомки… Но вдруг лицо ее покрылось смертной бледностию и в то же время, позади Левшина, загремел грубый голос: «Здравствуй, господин костромской помещик».
Левшин обернулся — перед ним стояли стрелецкие сотники Лутохин и Чечотка, а в нескольких шагах от них человек десять стрельцов, вооруженных саблями и короткими бердышами.
— Смотри, какой спесивый стал! — сказал Чечотка. — К нему гости пришли, а он шапки не ломает.
— Что вам надобно? — спросил Левшин.
— Да так! — отвечал Лутохин. — Не угодно ли твоей милости прогуляться с нами к полковнику Чермнову.
— Зачем?
— Видно, хочет с тобой побеседовать. Вишь ты какой невидимка! Приехал из побывки, да к начальнику и глаз не кажешь. Пойдем-ка, брат, пойдем!
— А если я не пойду?
— Так мы тебя поведем.
— И как еще! — подхватил Чечотка. — С почетом: руки назад да веревку на шею. — Эй, молодцы, вяжите его.
— Меня! — вскричал Левшин. Он отскочил назад, прислонился к избе спиною и выхватил свою саблю.
— Так ты еще драться хочешь? — заревел Чечотка, вынимая также свою саблю. — Ах, ты изменник этакий! Братцы, — продолжал он, обращаясь к стрельцам, — нам приказано отыскать и схватить этого предателя живого или мертвого. Не дается живой — так рубите его!
Стрельцы бросились всей толпою на Левшина; но вдруг двери избы отворились, и раздался повелительный голос:
— Стойте, ребята!.. Что вы делаете?
— Князь Иван Андреевич! — вскричал Чечотка, опустив свою саблю. Все стрельцы остановились и сняли почтительно шапки, когда к ним подошел человек среднего роста, пожилых лет, в шелковом полукафтане, сверх которого надета была простая однорядка из черного сукна; в руке у него была костяная трость в золотой оправе, а на голове шапка мурмолка с собольим околышем. Это был главный начальник стрелецкого войска и приказа, князь Иван Андреевич Хованский.
— Что у вас здесь за драка была? — спросил он строгим голосом.
— Не драка, государь милостивый князь, — отвечал с низким поклоном Лутохин. — А вот мы по приказу нашего полковника хотели взять этого бунтовщика…
— Бунтовщика… Какого бунтовщика?
— Да вот нашего сотника Левшипа.
— Левшина! — вскричал Хованский. — Так это ты, голубчик?.. Ага, сердечный дружок, попался!.. О! Да ты еще, брат, отбиваться хотел, — видишь какой бойкий… Возьмите у него саблю?
Левшин молча подал ее Лутохину.
— Так это ты, изменник? — продолжал Хованский. — Да если правда, что ты дерзнул говорить такие непригожие речи и позорить христолюбивую надворную потеху…
— Истинно правда, батюшка князь Иван Андреевич, — сказал Лутохин. — Пожалуй, он теперь отопрется…
— Кто? — сказал Левшин. — Я отопрусь?..