По узкой лесной дороге к Пропойску меж тем неспешно тянулся бесконечный обоз Левенгаупта — огромный подвижной магазин шведской армии. Добротные немецкие фуры доверху были гружены хлебом, награбленным у латышских, литовских и белорусских мужиков, бочонками с селёдкой, доставленными с Рюгена и Моонзундских островов, копчёной рыбой из Ревеля, крепчайшей гданьской водкой, бутылями французского и венгерского вина, порохом, закупленным в Кёнигсберге, чугунными ядрами с горных заводов Швеции, люттихскими ружьями, шинелями из английской шерсти, сапогами из испанской кожи и прочей амуницией.
Казалось, вся Европа снаряжала шведскую армию в этот поход, и без малого восемь тысяч тяжелогружёных фур тянули откормленные тяжеловозы-бранденбуржцы. Хотя стоял ещё конец сентября, но осень была холодная. С деревьев густо облетала последняя листва, так что размытая дождями дорога была выстлана медно-красными и жёлтыми листьями. Но холод не смущал привыкших к морозам шведов, и Левенгаупт, закутываясь поплотнее в рейтарский, подбитый мехом плащ, с немалым удовольствием всматривался в разрумяненные лица своих здоровяков-гренадер, коим были не страшны ни слякоть, ни холод. Обоз охраняли опытные, бывшие во многих баталиях гренадерские полки, а среди рейтар шёл дворянский полк генерал-майора Шлиппенбаха. Правда, Левенгаупту пришлось изрядно прождать в Долгинове прибытия этого полка, но зато он был доволен — прибыли отборные вояки, не уступавшие драбантам самого короля. С прибытием Шлиппенбаха и полка померанских гренадер из Штеттина у Левенгаупта стало не восемь, а шестнадцать тысяч солдат, и шёл он не спеша, хотя и связанный огромным обозом, но совершенно уверенный в своих силах. К тому же впереди имелся столь надёжный щит, как главная шведская армия.
Но вот в Воронцовичах семнадцатого сентября Левенгаупт получил сразу два приказа из главной квартиры. Один начинался словами: «Если Вы ещё в Могилёве», другой же: «Если Вы уже подошли к Чаусам», а меж тем он, Левенгаупт, не был ни там, ни там. Оба приказания говорили о том, что шведская армия повернула от Смоленска в Северскую Украину, и предписывали Левенгаупту перейти немедля Днепр и догонять главную армию. Левенгаупт, как опытный боевой генерал, из этих донесений понял главное: щит в лице армии короля, стоявшей между ним и русскими и дотоле надёжно прикрывавшей его корпус, исчез и можно со дня на день ожидать атаки со стороны русских. Скоро и впрямь пришла весть, что русские создали против него специальный корпус — летучий корволант во главе с самим царём. Именно в те дни Левенгаупт, не пожалев денег, лично послал лазутчика, дабы тот сбил русских с верной дороги и вывел их к Орше, пока сам он переправляется через Днепр ниже по течению, у Шклова. Казалось, план удался, шведы успели-таки беспрепятственно перейти Днепр, откуда начали форсированный марш к переправе через Сож у Пропойска. А там — Левенгаупт даже прикрыл глаза от удовольствия — он беспрепятственно войдёт в Северскую Украину, соединится с главной армией и, как знать, может, в руках его окажется точно такой фельдмаршальский жезл, какой имеет пока один Рёншильд.
Красное мясистое лицо Левенгаупта расплылось в довольной улыбке: он представил себе вид этого зазнайки Рёншильда, когда его величество вручит ему, Адаму Людвигу Левенгаупту, фельдмаршальский жезл. А сколь будет довольна жена, урождённая графиня Кенигсмарк и родная сестра Авроры Кенигсмарк, когда он станет вторым фельдмаршалом Швеции! Левенгаупт нарисовал себе столь радужные картины, что даже тепло встретил графа Кнорринга, хотя терпеть не мог этого парижского хлыща, явившегося из версальских салонов искать воинской славы на полях сражений и сразу же получившего благодаря родственным связям с королевским домом Ваза звание генерал-адъютанта короля.
— Ну, каковы дела в арьергарде, граф? — осведомился генерал-аншеф. — По-прежнему ни слуху ни духу о русских летучих голландцах? — Левенгаупт любил пошутить.
Невозмутимое, чопорное лицо Кнорринга было, однако, холодным и непроницаемым.
— Если под летучими голландцами вы имеете в виду летучий корволант царя Петра, мой генерал, то, похоже, он сел нам на хвост, — процедил граф. — У Новосёлок показались драгуны Меншикова. И я своими глазами видел этого павлина, когда он вёл своих драгун в атаку!
— Не может быть! — вырвалось у Левенгаупта. — Мы опережаем русских на целых три дня пути! Это противно всему воинскому опыту!
Левенгаупт не мог знать, что в русской армии появилась ездящая пехота и конная артиллерия, которых не имели другие армии в Европе, в том числе и шведская. Однако неслучайно фамилия Левенгаупт в переводе означала «львиная голова». Шведский командующий быстро подавил минутную растерянность и сказал привычным командным тоном:
— Что ж, вот вы и дождались своей баталии, граф! Пока наши обозы ползут к Пропойску, придётся задерживать русских в арьергардных боях.
У Новосёлок Меншикову не удалось взять в плен ни одного шведа. Рейтары Кнорринга отошли без боя. И только через день шведский арьергард снова настигли у деревни Долгий Мох. С лесистого холма хорошо было видно, как на том берегу речки, у мельницы, меж клетей и амбаров, у покосившихся мужицких хат с соломенными крышами мелькают синие мундиры шведских гренадер. Дождь, беспрестанно моросивший всю ночь, прекратился, тяжёлые свинцовые тучи зашевелились и заполоскались на ветру, точно отсыревшие паруса фрегатов.
Пётр глубоко вздохнул, набрал полные лёгкие свежего воздуха и поморщился от удовольствия. Дул зюйд, с берегов Балтики.
— Добрый знак! — Положив тяжёлую руку на плечо Меншикова, царь подтолкнул его:— Прикажи начинать!
Данилыч птицей взлетел на лошадь и помчался с холма с высшим кавалерийским шиком, опустив поводья. Выглянувшее в этот миг в разрыве меж тяжёлыми уходящими тучами солнце залило своими лучами долину, и один из лучей перебежал дорогу перед Меншиковым и осветил его. Светлейший мчался вдоль берега реки, меж своим и неприятельским войском, во всём великолепии своего пурпурного, блестящего плаща, золочёного, сверкающего на солнце шлема, в ярко вспыхивающих медных латах. Шитый золотом турецкий чепрак волочился кистями по сырой траве, воинственно поднятая шпага казалась золочёной иглой, и сам этот нарядный всадник был столь явным вызовом неприятелю, что шведские стрелки, засевшие в прибрежных кустах, не выдержали и без команды открыли по нему огонь. Но то ли ярость застилала им взор, то ли Меншиков нёсся слишком быстро, но он благополучно подскакал к русской батарее, установленной на прибрежном откосе. И тотчас, по приказу Брюса, громыхнули русские пушки.
На неприятельской стороне, среди грядок капусты, задрали к небу жерла тяжёлые шведские орудия, отряды рейтар, тускло поблескивая сталью кирас и касок, двинулись на фланги, а из-за деревни показались колеблющиеся, как морские волны, синие ряды шведской пехоты.
На этом берегу зелёные мундиры русских сапёров копошились у сожжённого шведами и ещё дымящегося моста: несколько эскадронов драгун, сохраняя равнение, как на смотру, помчались вверх по реке, упряжки с медными трёхфунтовыми полковыми орудиями проскакивали в интервалы между стоящими вдоль берега батальонами пехоты и лихо заворачивали, уставляя жерла на неприятеля. В сей момент вся долина представляла с холма удивительно красочное зрелище, напоминая огромный залитый солнцем зелено-багряный ковёр, на который чья-то рука высыпала тысячи разноцветных фигурок.
Но вот с шведского берега тяжело ударила гаубица, гул несущегося ядра достиг холма, на котором стоял Пётр. Словно оборвалось в груди — каждому показалось, что это первое ядро предназначено именно ему. Но ядро, разбросав комья грязи, шлёпнулось у подножия холма. «Недолёт!» — как бывалый артиллерист, привычно определил Пётр просчёт шведского фейерверкера и неуклюже вскарабкался на крупную племенную кобылу Лизетту, подарок дражайшего друга короля Августа Саксонского. Тем временем ударили в ответ русские пушки, затрещали с обеих сторон ружейные выстрелы, и пороховой дым поплыл по долине, подбираясь к вершинам белоствольных берёз, теряющих от пуль последние жёлтые листья.