«Пойдут ноне или не пойдут? — размышлял в это время Роман, глядя на редкие огни шведского стана. — Пушек они боле не подвозят, но и с поля не уходят. Нет, пойдут в атаку этой же ночью господа шведы, непременно пойдут!»
И, словно подтверждая его мысли, над шведским станом около двух часов ночи прозвучала общая команда. По той команде разом поднялись полки, стали строиться пешие и конные колонны.
«Вот оно, — поднялись шведы!» — Роман, выскочив из кустов, не скрываясь боле, помчался через поле в лес к коноводам — пора было сообщить светлейшему о скорой атаке неприятеля.
— Господин генерал! Идут! — выкрикнул Роман, издали узнав Меншикова по громкому, по-кавалерийски раскатистому голосу. Один Александр Данилович мог так властно говорить перед молчаливым строем драгунских полков.
— На начинающего — вся напасть! — сердито буркнул в ответ Роману долговязый всадник, нескладно, по-пехотному восседавший на огромной кобыле.
Роман понял, что в темноте не различил царя.
— Ну, Данилыч, с Богом! — Пётр перекрестил своего любимца и добавил с сердцем: — Да смотри, особливо не зарывайся! Не угоди в шведский капкан! — Не дослушав ответ, царь повернул коня и затрусил рысцой к ретраншементу, где на валу была построена уже пехота Шереметева. Этой ночью почти всё русское войско не спало: стояли в строю, поджидая ночной атаки.
— Молодец, новгородец! После виктории серебряная чарка за поиск! — Александр Данилович дружески потрепал Романа по плечу. Судя по всему, в виктории светлейший не сомневался. Ну а чарка — это ещё старомосковская награда за успешную разведку.
В этот миг все услышали приближающийся гул. Ехали закованные в латы шведские рейтары, ехали так, как ходили по полям Европы уже целое столетие, со времён Густава-Адольфа. Кровь викингов и фанатичная протестантская вера создали эту непобедимую шведскую конницу. Всем неприятелям было ведомо: в первую атаку тяжёлая шведская кавалерия бросалась так, что сметала всё на своём пути. В атаку шли железные воины, чьи лица были покрыты страшными шрамами длящейся уже девятый год великой войны. Казалось, этот могучий вал сокрушит любого неприятеля.
Но на сей раз слепое бешенство викингов-берсеркеров разбилось о петровскую фортификацию. Внезапно выросшие редуты волнорезом разрезали могучий вал шведской конницы. С редутов картечью ударили пушки, а стрелки взяли прорвавшиеся между редутами полки рейтар под фланговый перекрёстный огонь. Сотни рейтар упали под градом картечи, но такова была сила первой атаки, что шведы прошли и сквозь картечный огонь. В предутреннем тумане, явившемся из поймы Ворсклы, мчащиеся в атаку всадники казались сказочными великанами.
И всё же рейтары прошли редуты, но здесь были встречены ещё одной русской новинкой: конницей.
Хрипло рявкнул голос светлейшего:
— Драгуны! В палаши!
Протрубили атаку серебряные горны, и дрогнула Полтавская земля: семнадцать драгунских полков Меншикова с пригорка устремились навстречу шведам. Яростная рубка была недолгой, потому как ряды рейтар были расстроены огнём, а русские драгуны шли сверху монолитной стеной. Шведы повернули коней и пошла уже другая, весёлая рубка в преследовании. Увлёкшиеся погоней драгуны вырвались было за спину редутов. Но здесь их поджидали сомкнутые колонны шведской пехоты. Русских в упор встретили такие мощные залпы, что сотни лихих драгун повалились со своих коней. Упал и светлейший. Роман подскакал к нему, когда Меншиков, чертыхаясь, вылезал из-под убитой лошади. Увидев Романа, заорал:
— Коня мне! — Роман послушно отдал командующему своего Воронца. Через минуту Данилыч снова уже мчался перед фронтом своих драгун.
Новую атаку рейтар Роман, оказавшийся спешенным, наблюдал уже с вала одного из редутов, куда вскарабкался, чтобы не быть задавленным в кавалерийской рубке.
Здесь Роман нежданно угодил в объятия знакомца Луки Степановича Чирикова:
— Здорово, кавалерия! Видел, как ты спас светлейшего! — рокотал бас Луки Степановича. — А я вот со своими стрелками-белгородцами с вала шведов на выбор бью: целим боле в их офицеров.
— Как там передовые редуты, держатся? — спросил Роман старого знакомца.
— Только что был у меня командир Айгустов. Говорит, первые два недостроенных редута шведская пехота взяла штурмом. Так что сейчас на нас пойдут! Мой редут и есть сейчас первый!
Солдаты-белгородцы дружно обстреливали скачущих назад шведских рейтар. Подобрав фузею убитого гренадера, выстрелил и Роман, и столь удачно, что свалил офицера. Лошадь у шведа была обученная: как вкопанная встала возле убитого хозяина.
— Бери трофей, ротмистр! — крикнул Роману Чириков и побежал к пушкам: на редут набегала шведская пехота.
Роман кошкой перемахнул через вал, схватил коня под уздцы. И тут услышал слабый стон. Он нагнулся над поверженным шведом и увидел бледное, совсем ещё юное безусое лицо. Швед был в беспамятстве. Роман поднял бессильное тело, перекинул его, как куль, через коня и лихо вскочил в седло. И вовремя: уже бежали шведские гренадеры.
— Доставил пленного офицера! — весело отрапортовал Роман Меншикову, гарцующему перед выстроенными для новой атаки драгунами.
— Вдругорядь сегодня отличился, Корнев! Хвалю! — Данилыч был в ударе. — Извини только, братец, коня тебе вернуть не могу. Подо мной уже и твоего убило! — светлейший хохотнул с задором, как смеётся человек, крепко уверенный в своих силах и везении. — А тебе, Корнев, хватит на сегодня судьбу испытывать в третий раз. Отправляйся в тыл, к государю с поручением: скажи, что мы на редутах побьём шведа. Пусть токмо господин фельдмаршал Шереметев пехоту в сикурс ведёт. Не то кавалерия уже второй час одна в жестоком огне бьётся. — Меншиков весело обернулся к офицерам своего штаба: — А Борис Петрович, почитаю, всё ещё в шатре утренний кофе пьёт!
Офицеры штаба светлейшего расхохотались. Сменяйся дружески, как обычно посмеивались кавалеристы над пехотой, а веселились оттого, что чувствовали — быть их Данилычу за нынешние подвиги вторым российским фельдмаршалом, сравнявшись наконец с Шереметевым.
— Захвати с собой четырнадцать вражеских знамён и штандартов, отбитых моими драгунами, — добавил Меншиков. — Да не забудь и этого молодца взять, рекомендую: Авраам Иванович Антонов — первым под Полтавой неприятельский стяг взял.
— А что с раненым-то делать? — тихо спросил Роман.
Меншиков мельком глянул на бледное лицо шведа, поморщился, словно от зубной боли:
— Сами сюда пожаловали, черти! А жаль мальчишку. Доставь его к моему лекарю. Коль ещё стонет — жить будет!
Странная временная тишина, установившаяся за первыми атаками рейтар, так лихо отбитых драгунами Меншикова, объяснялась недоумением шведского командования: что делать дале с редутами? Эти укрепления в предполье, перед главной позицией русских, противоречили всем правилам военной техники. Но самое главное, редуты возникли нежданно, и у шведов для штурма их не было ни тяжёлых пушек, ни лестниц. Вот почему Рёншильд повёл свою разведку на левом фланге у Яковицкого леса, а король делал то же самое на правом фланге у Будищенского леса. Командующий кавалерией генерал Крейц в пятый раз повёл в атаку своих рейтар.
Когда Роман подскакал к Петру, у редутов снова закипела кавалерийская схватка.
— Ты что, не видишь, что швед ещё не двинул в атаку свою пехоту?! — Пётр рассердился на Романа так, словно перед ним стоял сам Меншиков. — И сокрушить гренадер могут только пушки с валов ретраншемента. Да ладно... — Царь словно только сейчас сообразил, что разговаривает с младшим офицером, и махнул рукой. — Скачем сейчас к светлейшему, по нём дубинка плачет!
Когда царь, разъярённый непослушанием Меншикова, примчался к редутам, Александр Данилович только что вернулся из боя: одна щека его была поцарапана палашом, треуголка сбита вместе с париком, так что на голове развивались природные кудри. Но Данилыч торжествовал — его драгуны снова выбили рейтар за редуты! Однако, увидев перекошенное в гневе лицо царя, светлейший побелел: судорога на лице Петра Алексеевича была пострашнее удара шведского палаша.