«Сомнут, ох, сомнут наших!» — это чувство было не у одного Бориса Петровича, но и у командующего центром Аникиты Ивановича Репнина, помнящего Головчинскую конфузию, и у такого опытного воина, как генерал Алларт, не сдержавшего восторга и бросившего своему адъютанту:
— Как идут, черти, как идут!
Действительно, шведская армия действовала как хорошо выверенный часовой механизм, заведённый крепкой пружиной, и ничто, казалось, не в силах было её остановить.
На ходу раздался один залп шведской пехоты, другой, третий, четвёртый. Русские полки устояли и встретили шведов дружным огнём. А с фланга, навстречу рейтарам, полетели рубиться драгуны Боура и подоспевшего из-под Полтавы Меншикова. Всё поле окуталось пылью и пороховым дымом. Шведская пехота остановилась и отвечала залпом на залп. До штаба Шереметева долетали теперь стоны раненых, проклятия дерущихся, ржание обезумевших в толчее и сечи коней. Густой дым прорезали молнии пушечных выстрелов.
— Командуй здесь, Борис Петрович! Я еду к войскам! — Пётр, как когда-то Дмитрий Донской на Куликовом поле, сам помчался в полки.
Очевидцы впоследствии скажут про Полтавскую битву: Шереметев и Репнин были в центре, Боур на правом фланге, Меншиков на левом, Пётр же всюду! Он промчался меж первой и второй линиями пехоты, ободряя солдат, уже добрый час ведущих огневой бой со шведскими гренадерами. Русская пехота отвечала залпом на залп и стояла твёрдо. А русская картечь производила свои страшные опустошения в шведских рядах. Особенно сильный картечный огонь был на позиции, где стояла Петровская гвардия: преображенцы и семёновцы недаром имели по своей бомбардирской роте. Наступавший напротив гвардии Кальмарский полк был перебит почти полностью. Такая же участь постигла и Упландский полк.
Сюда, в самое пекло артиллерийского огня, Карл XII и приказал нести свои носилки, чтобы воодушевить уцелевших солдат. Драбанты подняли королевские носилки и двинулись в адское пекло.
— Шведы, помните Нарву! — кричал король сквозь пороховой дым.
В эту минуту синее пороховое облако прорезали молнии — и с вала, по сигналу Брюса, ударили 32 тяжёлых полевых орудия. Русское ядро смело кучку драбантов, носилки с королём упали. Правда, король тут же был поднят уцелевшими телохранителями и усажен на лошадь, любезно предоставленную послом короля Станислава Понятовским. Но среди солдат, видевших, как упали носилки, мгновенно пролетел слух, что король убит. За кого же теперь сражаться? Ведь солдаты Карла XII, давно оторванные от своей родины, сражались, в сущности, не за Швецию, а за своего короля. Оттого солдаты тех полков, которые видели падение носилок, первыми бежали с поля битвы, спасаясь из огненного пекла. Завидев бегство Кальмарского и Упландского полков, Пётр понял: швед дрогнул. Он снова примчался к Шереметеву и приказал немедля дать сигнал начать контратаку. И вот вся русская армия под барабанный бой и с распущенными знамёнами двинулась навстречу расстроенной линии шведов. Холодно блистали ряды русских трёхгранных штыков, выдержавших своё первое испытание в славный час Полтавы.
А Пётр уже мчался к новгородцам, уловив чутьём подлинного полководца, что там будет сейчас решающая схватка.
Ударом против переодетых в мужицкие сермяги новгородцев руководил сам Рёншильд. Именно здесь шведский фельдмаршал сдвоил линию, поставив в затылок к ниландцам королевскую гвардию.
— Атакуйте эти сермяги, граф, и вы увидите — они разбегутся как зайцы! — напутствовал Рёншильд графа Торнстона, командира ниландцев.
Их атаку фельдмаршал поддержал огнём своей единственной батареи. Шведские артиллеристы быстро и дружно сняли орудия с передков, развернули, навели, и четыре шведские пушки плюнули картечью по первому батальону новгородцев. Десятки солдат упали на землю осенними опавшими листьями. Под прикрытием пушек ниландцы бросились в атаку и добрались до рукопашной. Но встретили их не зелёные рекруты, а старые знакомцы по Фрауштадту. Ниландцы не выдержали встречи с русским трёхгранным штыком и откатились.
— В чём дело, граф? Отчего вы не могли опрокинуть это сиволапое мужичьё? — подскакал к Торнстону разгневанный Реншильд.
Граф был сбит с коня, при падении получил контузию, но всё же ответил связно:
— Это не новобранцы, фельдмаршал. Иных я узнал в лицо: они дрались со мной ещё в Силезии, в горящем Рэнсдорфе! — Граф и в самом деле узнал полкового адъютанта новгородцев Петра Удальцова, налетевшего тогда на него сбоку и выбившего из седла. Тот яростный взгляд граф Торнстон помнил — ведь он спасся от этого русского в Рэнсдорфе, прыгнув в сточную канаву.
— Отодвиньте ваших ниландцев, трус! — прошипел Реншильд и приказал второй линии: — Гвардия, вперёд!
Шведская батарея подкрепила приказ фельдмаршала тремя картечными залпами, и уже сотни новгородцев упали, сражённые. А на остатки первого батальона новгородцев двинулся самый блестящий трёхбатальонный полк шведской армии — гвардия. Смыкая ряды, гвардейцы прошли сквозь картечь русской полевой и полковой артиллерии и, подойдя на дистанцию, произвели шестикратный залп. Русские слабо отвечали. В этот момент батальон соседнего полка, приняв выдвинувшихся вперёд новгородцев за шведов (в густом пороховом дыму серые дерюги новгородцев и впрямь напоминали синие шведские мундиры), дал им залп в спину. И тотчас среди солдат раздался самый страшный на войне крик: «Обошли!» — Он действует и на самых испытанных воинов. Первый батальон новгородцев попятился, и шведская гвардия вломилась в русскую линию.
В этот миг к полковому знамени новгородцев, которое стояло перед их второй линией, подскакал Пётр. Он кинулся в самую гущу баталии, понимая, что ежели сейчас швед разорвёт и вторую линию, то отсечёт от центра левое крыло русских, и тогда весь ход баталии может перемениться!
Великие полководцы умеют выбирать решительное место и решительный час в битве. Нашёл место и час под Полтавой и Пётр, когда приказал поднять полковое знамя и повёл в штыки второй батальон новгородцев.
Конечно, он несказанно рисковал в сей миг. Великан, верхом на лошади, Пётр был прекрасной мишенью для шведских стрелков. И в него целились: одна пуля попала в седло, другая сбила шляпу, третья, царапнув заветный медальон, угодила в золотой крест, висевший у Петра на шее (крест тот был старинный, привезённый ещё византийской царевной Софией Палеолог в подарок Ивану III, и, по преданию, принадлежал когда-то Римскому императору Константину Великому). Военные историки до сих пор спорят, стоило ли Петру так рисковать? Но он инстинктом правильно соотнёс в тот миг личную опасность для себя с опасностью, которая грозит всей России. И так же, как Дмитрий Донской бился на Куликовом поле в первых рядах бился и Пётр под Полтавой, потому как победи швед, Россию ждал бы новый раздор и великая смута. (Кстати, историки почему-то никогда не ставили вопрос, а что, ежели бы Годунов сам повёл войска против самозванца? Ясно, что никакой измены тогда бы не было! Но у царя Бориса не нашлось ни мужества Дмитрия Донского, ни силы Петра Великого).
Второй батальон новгородцев остановил и отбросил шведскую гвардию. А вызванный Петром в сикурс второй батальон семёновцев обратил её в бегство. Впрочем, бегство шведов стало уже всеобщим. Вслед за Упландским и Кальмарским полками бежали рейтары Крейца, сбитые русскими драгунами. Видя, что кавалерия Меншикова и Боура заходит им в тыл, ударились в бегство и остальные полки шведской пехоты. Из девяти тысяч шведов, павших под Полтавой, большая часть была перебита во время этого бегства. В общий поток беглецов влились и главнокомандующий фельдмаршал Рёншильд, и многие его генералы. Вместе с двумя тысячами солдат и офицеров они попали в плен.