— Мыслю, государь, что вот так же на брегах Прута восседал много столетий назад великий киевский князь Олег, пока дружина его готовилась к походу на Дунай и дале к Царьграду! — сладкоречиво вещал новый царский иеромонах Феофан Прокопович, прихваченный царём из Киева в сей дальний поход.
— Что ж, отче, Олег, сказывают, дошёл до Константинополя и прибил свой щит на тех древних вратах! Но я-то не за тем свой поход правлю, а дабы помочь братским народам по вере — грекам и сербам, болгарам и словенам, и внушить им надежду, что ежели второй Рим — древняя Византия — перед турками пал, то Третий Рим — Москва — стоит твёрдо! И поможет им в борьбе за свободу от владычества султана турецкого. Ко мне ведь в Москву и посланцы от них приезжали, и патриархи православные о помощи молили.
— Ну, а Австрия? Ведь Евгений Савойский славно разгромил османское воинство! — вступил в беседу Брюс.
— Евгений Савойский воин смелый и викториями своими славен! — согласился Пётр. — Но император из Вены отозвал Савойского с Дуная для новой войны с французом. Дальний поход от Белграда на Константинополь Евгений Савойский не совершил и возвернул Белград турку, отступив за Дунай. Правда, многие тысячи сербов ушли вместе с ним, поселены были императорской Веной в пограничье. Строй воинский и военное устройство они при том сохранили: разделены на полки и сотни. Ко мне их посланцы в Москву тоже приезжали: обещали подняться и снова перейти Дунай, чтобы вернуть себе свою коренную отчизну — Сербию!
— Да, слух у нас ходит, государь, что поднялись уже те сербы, и черногорцы от них не отстали. Токмо вот беда — злодей Бранкован не пускает их в Валахию для соединения с тобой! — поддержал беседу у костерка Дмитрий Кантемир. Одет владыка Молдавии был сейчас просто: он скинул парадный мундир, в котором красовался на смотру, и сидел в одной белой полотняной рубахе.
— Ну, с Бранкованом мы ещё разберёмся! — пообещал Пётр. — Ведь отсель до Валахии, сказывают, всего десять солдатских переходов?!
— Так, государь, а дале будет Дунай.
— Вот и попьют мои солдатушки дунайской водицы! Давненько русы на брегах Дуная не появлялись, теперь же явимся. И как вещий Олег перешёл Дунай, так и я перейду эту знаменитую реку. Как мыслишь, Яков, перейдём?
— Днепр переходили, государь, понтонный парк у меня в обозе. Отчего и не перейти под прикрытием тяжёлых пушек! — бодро ответствовал Брюс, хотя на сердце была тревога: ведь и великий визирь со своим воинством, говорят, у Исакчи перешёл Дунай. «Ну, так что ж, сломим визиря!» — У Брюса, как у многих петровских генералов, прошедших через полтавскую баталию, была в те дни великая уверенность в себе: ведь при них были те самые полки, что разгромили и полонили всю шведскую армию, а в прошлом году взяли в Прибалтике Ригу и Ревель! С такими ли молодцами бояться турок?! Посему и Брюс, и Голицын, и даже осторожный Репнин стояли в Прутском походе за наступательную тактику. Ей же следовал и сам Пётр, тем более что от канцлера Головкина он получил сообщение, что поднялась Черногория, началось восстание в Сербии. Хорошо действует там Милорадович и другие его посланцы, и надобно протянуть им руку помощи. На другой день Пётр отдал приказ: наступать, идти вдоль Прута к Дунаю. И русское войско выступило той же молдавской дорогой, по которой спустя десятилетия пошли полки Румянцева и Суворова. Пётр первым показал путь русским армиям к Дунаю, на славянские Балканы!
— Вот так делается мировая история! — подумал Брюс, выводя свою полевую и полковую артиллерию в поход.
Великий визирь Балтаджи Мехмед прочно уселся на высокий турецкий барабан, велел подать подзорную трубу и через неё с наслаждением рассматривал, как стягивалась петля вокруг шеи русского царя. Лицо визиря лучилось покоем и святостью, как и полагалось мусульманину, совершившему недавно хадж в Мекку. Только его белые тонкие пальцы слегка вздрагивали, привычно разглаживая шелковистую, аккуратно расчёсанную бороду.
Стоявший за спиной визиря Понятовский глянул на его музыкальные пальцы и подумал, что великое доверие султана Ахмеда визирь приобрёл во многом благодаря этим пальцам, ловко перебиравшим струны сарбаза, музыка которого утешала уставшее сердце султана.
Пальцы обеих рук сплелись друг с другом и хрустнули: на том берегу Прута показалась орда Девлет-Гирея и кольцо вокруг гяуров сомкнулось.
— Теперь твоя очередь, Юсуп! — Визирь повернулся к стоящему по левую сторону, ближе к его сердцу, предводителю янычар — толстому и огромному турку, с лицом, иссечённым боевыми шрамами. С неожиданной для его фигуры ловкостью янычарский ага вскочил в седло и помчался с холма вниз, строить для атаки своих седергестов — неустрашимых янычар.
Понятовский, знающий турецкий язык, заметил стоящему рядом с ним генералу Шпарру, посланному королём Карлом в советники к визирю:
— Кажется, сейчас янычары пойдут в атаку, мой генерал!
— Но ведь это же глупость! — побагровел Шпарр. — Армия царя в ловушке, провианта у ней, как говорил перебежчик-немец, едва хватит на три дня, надобно лишь подождать, пока яблоко само упадёт в руки визиря! Переведите ему, что через четыре дня царь Пётр сам приползёт к шатру визиря с удавкой на шее!
— У меня счастливый день, и он ещё не закончился! — Визирь надменно отвернулся от советчиков-гяуров, которые хотели лишить его воинской славы. Он жаждал битвы.
— Что вы хотите, у визиря своя восточная логика... — устало пожал плечами Понятовский. — При известии о виктории султан обязательно спросит, велики ли жертвы победы, а если никаких жертв не было, то какая же это победа? Так скажет султан, и об этом думает сейчас визирь.
— Это сумасшедший дом, а не армия! — выругался Шпарр. — Вы только посмотрите, как этот Юсуп строит своё воинство: клином! На острие клина всего три великана-янычара, а за ними раз-два-три — четыреста шеренг, по десять, двадцать, сорок и сто янычар!
— Таким клином-свиньёй ходили в атаку, кажется, тевтонские рыцари, — вспомнил Понятовский историю.
— И Александр Невский разбил их! И, заметьте, у русских тогда не было пушек. А сейчас визирю не мешало бы вспомнить, что царь Пётр — опытный бомбардир! — Генерал Шпарр с досады даже рукой махнул, видя, что все его увещевания напрасны.
Визирь, краем глаза наблюдая за разгневанным советником-гяуром, возблагодарил Аллаха, что свейский король прислал к нему только этого генерала, а не явился сам. Ведь король ещё более несдержан, чем его генерал, и, по своей спеси венценосца, наверное, стал бы давать ему, великому визирю не советы, а приказы, И один Аллах знает, чем бы всё это кончилось.
В русском лагере тоже заметили странные построения янычар.
Пётр вскочил на высокую немецкую фуру (телеги были сдвинуты друг к другу и образовывали второе кольцо вокруг лагеря — в первой линии стояли солдатские рогатки) и крикнул Голицыну:
— Глянь-ка, никак свинью строят!
— Да ну! — Голицын влез на фуру и оказался рядом с царём. — И впрямь, свинья, словно на Чудском озере, только вместо псов-рыцарей — янычары!
— Что ж, не посрамим предков! Встретим не хуже, чем Александр Невский! — И, положив руку на плечо князя Михайлы, Пётр приказал: — Выдвигай полковые пушки, готовь картечь! А я сейчас слетаю к Брюсу и подтяну двадцатифунтовые гаубицы!
Но опытному Брюсу указывать было не нужно: он уже выдвигал гаубицы на западный фас, куда метила «свинья» янычар.
Орудия только успели установить, когда на холме раздались пронзительные вопли и с рёвом «Алла! Алла!» пятьдесят тысяч турок устремились на русский лагерь. Казалось, этот грозный поток всё сомнёт на своём пути: кривой ятаган сбреет под корень русский лагерь, опрокинет его в реку, где добьют гяуров татарские стрелы. Но когда до передового русского окопа оставалось триста метров, ударили картечью тяжёлые гаубицы Брюса. В плотной толпе янычар каждый залп, каждый выстрел прорубал просеку, но и через трупы, как огненная лава вулкана льётся через камни, толпа янычар, смешав все ряды, докатилась до окопа. И здесь из-за рогаток, установленных за окопом, громыхнул тройной залп русской пехоты. Били в упор — и сотни янычар, раненых и убитых, повалились в окоп, точнее, в ров перед рогатками. Атака захлебнулась, и толпа турок хлынула назад. Однако янычары оставались по-прежнему доступны для русской артиллерии, так как сзади напирали всё новые и новые шеренги. Толпа колебалась студнеобразно, готовая снова хлынуть на русский лагерь.