Царское письмо, которое Роман доставил ещё в Або Голицыну, было самое грозное. Пётр гневался, что галерная флотилия медлит и не идёт на Аланды. На словах велел передать Голицыну, что очень удивлён его неспешностью.
— Июль на дворе, а они всё такелаж проверяют. Боюсь, не труса ли празднуют перед сэром Норрисом? — Пётр был сердит, напутствуя посланца: — Подложи-ка ты князю Михайле горячих угольков под зад!
Но в Або Роман на месте убедился, что Михайло Голицын готов выйти в море. Письмо Петра он прочёл вслух при Романе, и, похоже, оно его задело, особливо царский укор по поводу потери дозорного шлюпа у Аланд, захваченного недавно шведскими галерами.
«Зело удивительно, — писал Пётр, — в отдалении галерного флота такой азартный разъезд иметь!»
— А что тут удивляться! — открыто вознегодовал Голицын на царские упрёки, не опасаясь даже посланца. Впрочем, в армии всем было ведомо, что князь Голицын один из немногих генералов, которые позволяли себе оспаривать царское мнение. — Я без дальних разъездов и караулов на море, яко слепец без поводыря! Так и передай государю! Держал и держать буду сторожевую брандвахту у Аландских островов! — В возбуждении Голицын, прихрамывая, мерил взад и вперёд тесную каюту.
«Откуда хромота-то? — задумался Роман и вспомнил, что Голицын ещё под первым Азовом был ранен татарской стрелой в пятку. — Яко Ахиллес!»
Роман не сидел перед командующим в кресле, что позволяли себе иные царские посланцы, а стоял по уставу, навытяжку. К Голицыну он относился с любовью и уважением, как и большая часть русских офицеров. Ведь по боевым делам этого генерала можно было вести отсчёт всем главным викториям петровской армии: Азов, Нотебург, Доброе, Лесное, Полтава! А что касается Финляндии, то здесь Роман и сам под началом князя Михайлы служил, знал его в деле. Помнил, как после блистательных викторий под Пелкиной и Лапполой удалось выгнать шведов из этой полуночной страны. Да и к солдатам князь Михайло относился по-отечески. В армии всем было ведомо, что денежную награду за Лапполу Голицын отдал на покупку новой обуви для солдат своего регимента. С таким генералом в бой идти почётно и славно! И Роман, хотя и мог теперь ехать в Петербург на заслуженную побывку, напросился, чтобы Голицын взял его с собою в поход. Оказалось, что и князь Михайло помнил отважного драгуна ещё по битве при Лапполе, и посему просьба полковника Корнева была уважена — в морской поход на Аланды кавалериста взяли.
К шведской эскадре вице-адмирала Шёблада подошли 26 июля, у острова Фриксберг.
— У Шёблада по-прежнему пятнадцать вымпелов, — хмуро доложил не забывший вчерашней стычки Джемисон.
— Вижу! — весело отозвался Голицын, разглядывая в подзорную трубу боевой строй шведской эскадры.
— Заметьте, князь, среди них — линейный флагман и четыре фрегата. Причём два фрегата двухпалубные и могут потому почитаться за линейные корабли. Кроме того, на взморье маячат три галеры, шнява, тяжёлый галиот, две бригантины и три шхербота! — настойчиво бубнил Джемисон. — На всех больших судах у шведов стоят противоабордажные сетки! А далее, на плёсе у Лемланда, красуется вторая эскадра. У Вахмейстера три линейных корабля и двенадцать фрегатов, не считая мелочи! А на горизонте, видите в подзорную трубу, маячит целый лес мачт. Это уже непобедимый британский флот сэра Джона Норриса!
«Кому же ты служишь?» — удивился на эти восторги Джемисона князь Михайло и, остановив его красноречие, распорядился:
— Дать на сегодня гребцам роздых. Завтра, ежели ветер стихнет, непременно атакуем шведа!
На другой день, хотя ветер и переменился, но сила его не убавилась. На собранной в адмиральской каюте военной консилии князь Михайло предложил отвести низкобортные галеры, которые захлёстывала высокая волна, в глубину архипелага, к острову Гренгам, где «есть место для наших галер способное».
— Чаю, господа капитаны, ветер там стихнет и мы обретём гангутский штиль. Тогда сразу атакуем шведа! — заключил Голицын военный совет. И улыбнулся Джемисону: — Что ж, командуйте, капитан, «поворот все вдруг»!
Галеры дружно повернули и стали отходить к острову, через узкий пролив.
— Русские уходят! — доложил вице-адмиралу Шёбладу капитан флагмана.
— Вижу! — На смуглом лице Шёблада появился румянец, словно при виде бегущего оленя на охоте.
— Да они не уходят, сэр! Они убегают! — радостно воскликнул экспансивный сухонький старичок в огромном парике до пупа, стоящий рядом с Шёбладом на капитанском мостике. Это был маркиз Сент-Илер, служивший попеременно на французском, голландском и некоторое время даже на русском флоте. С русского флота он был изгнан по именному распоряжению самого Петра, который по поводу фантастических идей маркиза наложил суровую резолюцию: «Посему мочно знать, что у оного советника не много ума, понеже всех глупее себя ставит».
Уйдя с русской службы, Сент-Илер поступил на службу британскую, где рассчитывал найти большие возможности насолить русскому царю. Британское адмиралтейство учло это горячее желание маркиза и определило его в советники к адмиралу Джону Норрису.
Однако беспокойный француз так надоел адмиралу-молчуну своей болтовнёй, что тот с удовольствием откомандировал его «для связи» на эскадру Шёблада.
И вот теперь маркиз давал советы на капитанском мостике шведского флагмана.
— Не упустите русских, сэр! Поверьте, я знаю петровских сухопутных адмиралов. Сейчас князёк Голицын будет бежать от Гренгама прямо к финскому берегу под защиту батарей Або. Смотрите, сэр, как бы эта дичь не ускользнула от вас! Мой вам совет: вцепитесь им в хвост и щёлкайте русские галеры как орехи, одну за другой, из ваших тяжёлых морских пушек!
И Шёблад, то ли по молодости (после Гангута был заменён весь старший состав шведского королевского флота), то ли по охотничьей горячности, внял совету француза. Поставив все паруса, сначала фрегаты, а за ними и флагман погнались вслед за русской эскадрой.
— Шведы вошли в шхеры, господин генерал! — доложил капитан голицынской галеры.
— Что ж, добрая весть! — Голицын весело рассмеялся, показывая под чёрными усиками удивительно белые, прямо сахарные зубы.
Ему вдруг вспомнилась атака под Добрым в 1708 году, когда он разгромил оторвавшуюся от королевской армии колонну генерала Рооса. То был добрый знак под Добрым! Недаром у его флагманской галеры имя «Доброе начинание». Шёблад, как и Роос, оторвался от своих главных сил. Вот тот миг, который нельзя упустить! И Голицын второй раз за этот день приказал галерам «повернуть всем вдруг» и атаковать шведа в узком проливе.
Когда Шёблад увидел внезапный манёвр русских, он решил ответить контрманёвром и приказал своим судам развернуться бортом, дабы встретить врага огнём морских орудий.
— Я разнесу их вдребезги, маркиз! — высокомерно бросил он французу.
— Конечно! Я всегда говорил, что русский медведь не способен плавать! — Маркиз заложил белыми ручками свои уши, дабы не оглохнуть от рёва тяжёлых шведских пушек.
Флагман дал залп, и было видно, как рухнули мачты на передних русских скампавеях.
— Бей, бей! — триумфовал Шёблад.
Шведы отбили первую атаку. Мимо «Доброго начинания» проносились разбитые скампавеи передового отряда с полуразрушенными бортами, со сбитыми мачтами. Некоторые суда горели. Но по сигналу Голицына на фарватер выходили из шхер главные силы.
— Сколько же их! — вырвалось у Шёблада.
И в эту минуту капитан флагмана испуганно доложил своему горячему адмиралу:
— Ваше превосходительство! Там, справа, «Венкерн» и «Шторфеникс» попали, кажется, на мель!
Действительно, при развороте бортом два самых крупных фрегата шведов крепко сели на мель. По приказу князя Михайлы к ним тут же понеслись русские галеры. Затрещали вёсла, галеры становились со шведами борт о борт. И хотя от картечи одни русские солдаты и матросы падали в воду, другие, забросив абордажные кошки и порвав заградительные сетки, лезли на палубы фрегатов. Шведские стрелки палили с мостиков и с высоких мачт, но русские карабкались уже и туда. Скоро с обоих фрегатов были сорваны шведские флаги.