— Корнев, прыгай в шлюпку и поспешай к Джемисону, прикажи ему немедля перекрыть фарватер! Не то, чаю, швед бежать собрался! — Голицын увидел манёвры флагмана.
На галере «Триумф» Корнев застал капитана Джемисона в роли постороннего зрителя, хладнокровно наблюдавшего за разгоревшейся баталией из-за безымянного островка.
— Командующий приказал вашему отряду перекрыть фарватер, капитан! Надобно перехватить шведского флагмана! — передал Роман распоряжение Голицына.
— Но флагман уже уходит, драгун! — Джемисон не скрывал своего презрения к этому кавалеристу, его вообще крайне раздражало засилье армейских офицеров во флотилии. Но что поделаешь, если командует флотом сухопутный генерал. — Смотрите, каков молодец Шёблад! — обратился Джемисон к своему адъютанту. — Нельзя поворотить оверштаг, невозможно повернуть и через фордевинд по ветру, так что делает этот опытный мореход? Он начинает поворот, идя уже против ветра! Отдаёт якорь, не убирая парусов! Теперь наполняет паруса, ложится на другой галс, обрубает канат и уходит! Вот это, скажу я вам, мастер! Каков манёвр! — Джемисон шумно восхищался Шёбладом.
— Что же вы не выходите на фарватер, капитан? — не выдержал Роман. — Перекройте путь флагману!
— Да этот голиаф на полном ходу просто раздавит мои галеры! — Джемисон пожал плечами на горячность кавалериста. И показал ему на задержанных в проливе манёвром своего флагмана два малых шведских фрегата. — А вот этих птенчиков мы атакуем!
Десять галер резерва, вынырнув из-за острова, отрезали отступление фрегатам «Кискин» и «Данск-Эрн».
— На абордаж! — приказал Джемисон, и его галеры окружили фрегаты с обоих бортов.
Пороховой дым окутал шведские корабли, тяжёлые орудия били по галерам в упор, картечь сметала солдат с палуб. Но лёгкие русские скампавеи прошли сквозь огонь и схватились с фрегатами борт о борт...
Ништадтский мир
Пётр I верно оценил и понял значение Гренгама. «Правда, — писал он Меншикову, — не малая виктория может причесться и наипаче, что при очах господ англичан, которые равно шведов обороняли, как их земли, так и флот!»
Не только в Лондоне, но и в Берлине, и в Вене верно оценили Гренгам, как поражение прежде всего Англии и всей системы Стэнгопа. Шведский генерал Траутфеттер, который явился сначала в Берлин, а затем в Вену с широкими планами коалиции против России, получил от ворот поворот. Да и как могла Пруссия идти в поход, ежели на Балтике верх взял петровский флот, а границу России обороняла стотысячная петровская армия. В Пруссии хорошо помнили о Полтаве и Гангуте, а тут ещё прогремел Гренгам.
В Вене же было известно, что новому русскому послу в Константинополе Дашкову удалось, не без помощи Франции, подтвердить мир с Османской империей, а мир Порты с Россией предвещал скорую войну турок с Австрией. В итоге ни Пруссия, ни Австрия не собирались посылать свои войска на бескрайние просторы России.
Трещала и сердцевина системы Стэнгопа — союз Англии с Францией. Регент Франции герцог Орлеанский не только не выставил войска против России, но весной 1720 года предложил Петру I своё посредничество в переговорах со шведами. Стэнгопу пришлось самому дважды ездить в Париж, чтобы сохранить союз. В разъездах этот дипломат простудился и скоро скончался, а с ним скончалась и его система. Новый британский статс-секретарь Тоунсенд отозвал Картерета из Стокгольма, а новому посланнику Финчу отписал: «От продолжения войны нельзя ждать ничего, кроме усиления царя за счёт истощённой. Швеции, если не ценой полного её разорения и гибели».
Даже Георг I желал Швеции скорого мира. И принц Гессен-Кассельский, который короновался в 1720 году королём Швеции Фридрихом, воспользовался приездом в Стокгольм царского генерал-адъютанта Александра Ивановича Румянцева, он явился с поздравлением по поводу коронации, и передал ему для Петра I грамоту, где предлагал возобновить мирные переговоры и начать обмен военнопленными.
Переговоры о мире по предложению Петра I начались не в Або, где стоял русский галерный флот и маршировали полки Голицына, а в маленьком тихом финском городке Ништадте. Русскую делегацию снова представляли Брюс и Остерман, а шведов — старый барон Лиллиенштедт и Гилленборг. В инструкции послам Пётр выдвигал прежние условия: Финляндия возвращается шведам, а Эстляндия, Лифляндия и Ингерманландия остаются во владении России. Правда, за Лифляндию царь был готов уплатить компенсацию: тут послы могли, к радости Остермана, и поторговаться, начав с одного миллиона и дойдя до двух миллионов рублей. Но если на Аландах говорили только о временной передаче Лифляндии сроком на сорок или двадцать лет, то теперь она должна была навечно остаться за Россией.
Не упускал Пётр и военный нажим на шведов. Брюсу поручилось заявить послам: «Мы долго сей негоциации продолжать без действ воинских не можем», — и галерный флот и армия Голицына в Финляндии по-прежнему готовились к десантам на шведские берега и военным действиям.
Лиллиенштедт и Гилленборг тоже получили инструкции от своего новоявленного короля Фридриха. В отличие от прошлого года они могли уступить России Ревель, но взамен требовали оставить Выборг и остров Эзель.
— Выборг яко шведский пистолет, наведённый на Санкт-Петербург! Сие понятно, но зачем им остров Эзель? — удивлялся Остерман.
— Эх, Андрей Иванович, Андрей Иванович! Да ведь с этого острова шведы легко могут учинить десант и в Эстляндию, и в Лифляндию. Их полки, в случае новой войны, легко появятся и у стен Ревеля, и у Риги! — авторитетно, как военный, разъяснил Брюс своему соратнику дальние шведские планы.
— Как, заключая мир, они готовятся к новой войне? — удивлялся дипломат.
— Андрей Иванович, ты ведь человек учёный, а история дипломатии о том и толкует: одна из сторон, заключая мир, обдумывает уже следующую войну. Но токмо наш государь не даст шведам ни Выборга, ни острова Эзель. Хочет крепкого и долгого мира на Балтике, Пётр Алексеевич! — уверенно пояснял Брюс царские замыслы. Вообще на переговорах в Ништадте, в отличие от Аланд, Яков Брюс перестал играть роль свадебного генерала: ключи от этих переговоров он крепко держал в своих руках, а с Петром состоял в постоянной переписке.
О Выборге, и об Эзеле ответ был шведам — нет! А когда Лиллиенштедт потребовал эквивалент за уступаемый Выборг, Брюс передал шведским послам царский ответ: «У нас таких земель нет!»
Тогда хитрец Гилленборг подъехал с курьёзом: упомянуть в договоре, что шведы уступают, мол, России Санкт-Петербург. И снова пришла царская резолюция, которую Брюс не без скрытой насмешки передал шведским посланцам: «О Петербурге упоминать не надлежит, ибо онаго при их владении не было!» Чтобы напряжённость на переговорах испарилась, Россия согласилась уплатить за Лифляндию два миллиона ефимков и разрешить шведам беспошлинно покупать в Риге хлеб, а остзейскому дворянству сохраняли все их земли и привилегии. Здесь пришли к согласию, о чём Брюс сразу известил Петра. После этих добрых известий царь сообщил в Петербург: «Из Ништадта благоприятны ветры к нам дуют».
Теперь царь сам хотел быть первым вестником мира и писал петербургскому губернатору А.Д. Меншикову: «Ежели даст Бог мир, чтоб в народ оный объявить хорошенько. Я слыхал, что объявляют при нескольких человек кирасир, у которых шарфы белые через плечо и пред оными трубачи, и таким образом ездят по городу с объявлением. И ежели так бывает, то оное прошу в запасе приготовить. О сём поговори с искусными людьми стороною, дабы прежде не разнеслося и не было б стыда, ежели мира не будет, а у нас сия препарация была». Брюсу он писал в Ништадт: «Известие о мире мне первому привезть в Петербург, понеже не чаю, кто б более моего в сей войне трудился, и для того сему никому являться не велите, кроме меня. Також, чтоб и партикулярных писем с конгресса о том никуда ни от кого не было от наших людей». Нетерпение было столь велико, что Пётр сам поспешил в Выборг, через который должен был скакать победный курьер из Ништадта.