Подойдя к Леону, я схватил его за плечи и потряс, во он вообще не реагировал, а лишь бормотал одно и то же: «Я виновен, я убил ее».
Теперь прошли уже многие часы, и у меня есть время восстановить происшедшее.
Это наверняка несчастный случай, другого объяснения у меня не было. Леон шел за своей женой, может быть, оружие было у него в руках, и, когда это чудовище нас схватило, когда сомкнулись могучие кости над нами, могло случиться так, что он в падении задел курок.
Какое-то время я не решался смотреть на Лену, но первое потрясение от ее смерти вытеснило мысли о нашем тяжелом положении.
Ведь сначала я думал, что мы в скором времени выйдем отсюда, но лотом меня охватил озноб. У меня просто нет радиосвязи с базой, можно сойти с ума. Была бы жива Лена, она, конечно, могла бы сказать, почему нет связи, но теперь уже это ни к чему. Возможно, этот гигантский колокол производит эффект клетки Фарадея. Все-таки не исключено, что эта бестия содержит в своих костях металл, так или иначе мы отгорожены от всего.
Я бегаю взад и вперед, как по тарелке, в середине которой есть маленькое отверстие. Сам организм упрятан глубоко в почве. Меня охватывает ужас, когда я думаю о том, что происходит там, внизу.
Мы далеки от нашего настоящего маршрута, и потому у меня нет надежды, что нас сможет найти слишком малочисленная поисковая группа.
До этого я все время пытался любым способом выбраться отсюда. Но все напрасно. К тому же на Леона нельзя больше рассчитывать. У него глубокий нервный шок. Он сидит в слизи, смотрит на окружающие скалы и что-то бормочет.
4 часа.
Растение или зверь, я не знаю, начало активно выбрасывать длинные липкие волокна слизи. Словно щупальца полипа, охватывают они каждый камешек, каждый предмет, и все почти незаметно приходит в движение. Тело Лены медленно передвигается на середину, к пасти. Я перенес ее на прежнее место. Она не должна ТАК исчезнуть, пока я жив. Я еще протяну время, все происходит так бесконечно медленно. Иногда кажется, что стрелки часов вообще не движутся, как будто время остановилось. А может быть, планета вообще больше не вращается? Видения, миражи от чрезмерно раздраженной фантазии?…
5 часов.
Только что я пытался бросить две последние ручные гранаты в пасть, но напрасно. Растение не принимает внутрь ничего металлического. Ничего не получается. Пасть неожиданно закрывается, будто видит, что я намереваюсь предпринять. Взрывать здесь, наверху? Нет, это не окажет никакого действия на растение, больше достанется нам.
Снова прошел час, тело Лены все-таки исчезло. Эта плотоядная Горгона всосала ее. Как птица, уставившаяся на змею, смотрел я, как медленно погружалось ее тело. Что мне было делать, все мы последуем тем же путем.
Говорят, если в космосе совершают ошибку, она бывает последней. Я должен был бы прикрепить гранату к Лене. Должен был, но…
8 часов.
Леона надо в больницу. Впрочем, это скорее насмешка. Ведь я не могу его отсюда вытащить… Только что я подумал о том, что могу сейчас спокойно писать об этих вещах. Но, когда я откладываю ручку, я начинаю приходить в отчаяние.
Я уже не знаю, что мне делать. У меня на глазах слезы, я сжимаю зубы, но это не помогает. Иногда хочется встать и влепить Леону пощечину, как будто он виноват: но чувство сострадания и уважения к самому себе сдерживает меня.
Солнце зашло. Скалы медленно погружаются в темноту. Появляются тени, неясные контуры. Я должен взять себя в руки. Внешние микрофоны транслируют ужасные, ни разу не слышанные мною звуки. Когда я светил фонарем, ничего нельзя было узнать. Я подумал, что здесь ничто не существует, кроме безобразных растений, но в местности, где имеются такие ловушки, должно же что-то быть, что, кроме нас, попадается в них.
Какое-то живое существо карабкалось невдалеке от нашей западни, я слышал осыпающуюся гальку, меня охватил страх. Почему, собственно говоря, я не крикнул? Ведь к нам никто не мог проникнуть.
12 часов.
Я не в состоянии спать, но так просто ждать, ждать смерти — это ужасно. Несколько минут назад, когда что-то снаружи снова ползало около нашей клетки, я стрелял до тех пор, пока не кончились патроны. Прижавшись к костяной решетке, я закричал.
Сейчас мне легче, наверное, нужно кричать. Это хорошо — выкричать, что гнетет, тогда легче, и можно многое выдержать. Хотя я снова взял себя в руки, с жизнью я мысленно уже расстался. До сих пор я думал, что только мы трое погибнем здесь, но затем я подумал о тех, кто придет после нас. И если мы втроем исчезнем здесь, а это неизбежно произойдет, западня снова откроется. Немыслимо, что потом снова кто-то… На Леона нельзя больше рассчитывать, я должен обдумать все сам. Если я буду засосан живым, я смогу взорвать обе гранаты. Может быть, этим я убью организм, и западня никогда больше не откроется, никогда.
Снова прошли часы, часы паники, отчаяния. Часы, за которые я продумал всю свою прежнюю жизнь. Невероятно, но небольшого промежутка времени оказалось достаточно, чтобы вспомнить все пережитое. Я даже не ходил еще в школу, нет, не это, но я чувствовал любовь моих родителей и их безграничную заботливость, вспомнил свой первый поцелуй и с дрожью пережил время перед отбором в космический полет. Я чувствовал близость друзей и их симпатии, и я почувствовал вдруг что-то еще: радость. Радость и гордость за то, что меня уважали.
Но даже все это мне не помогло, все закончилось слишком скоро. Но бессмысленной моя жизнь не станет.
Через пятьдесят минут истощится запас кислорода. Мой мозг кончит мыслить, и я войду снова в круговорот природы. Мои атомы и молекулы будут образовывать новые соединения и вещества, и, быть может, когда-нибудь они соединятся в другой, новый интеллект, чтобы начать круговорот сначала.
Я буду постепенно готовиться — это звучит совсем буднично, не правда ли? Но это совсем не так, я сражен. Только что я написал письмо матери, положу его тоже сюда. Если капсулу с записями найдут, то будет понятно наше исчезновение, но, может быть, лучше, если ее не найдут…
И все ж она не должна затеряться, ведь местонахождение боарита очень важно. Иначе действительно все было бы напрасно.
Когда я начинал свою записную книжку, то в руках у меня был маленький высохший листок клевера. Че-тырехлепестковый, невзрачный, немного осыпавшийся по краям — это от Симоны, он должен был принести мне счастье… Он будет сопровождать меня до конца. Многое еще лезет в голову, но времени остается все меньше. Когда я смотрю на манометр, я вижу, как падает давление в баллонах.
Пора, я отключил шлемофон. Меня окутал покой. Я слышал только биение собственного сердца. Кислорода еще на три минуты. Я как раз собирался подойти к Леону, обнять его. Но его нет здесь больше, должно быть, его засосало… Он перенес это легче, гораздо легче.
Скоро я исчезну в пасти, буду медленно скользить в глубину. Когда это произойдет, мне нужно будет только спустить предохранитель. Все так просто. Очень просто…»
Медленно кладу я маленькую записную книжку на стол. И здесь мой взгляд снова падает на невзрачный листок клевера. Подумав, я снова бережно прячу его в книжку.
— Да, он все-таки не смог взять его с собой!
— Что ты имеешь в виду, Джон? — Карл взглянул мельком и снова углубился в документацию.
— Я скажу тебе это позже. А сейчас я поднимусь в отдел оповещения, — сказал я запинаясь.
Карл удивленно посмотрел на меня.
— Что тебе сейчас там делать?
— Ну сначала сообщить о месторождении боарита, а затем прояснить одну старую историю. Кстати, отыщи мне, пожалуйста, письмо, то, что он писал своей матери.
Михаэль Самайт
ОТПУСК ПО-АЛЬДЕБАРАНСКИ
В следующий раз возле Альдебарана я сделаю такой же большой крюк, как мой кот Антей вокруг хомяка моего соседа, которого он в желании съесть что-нибудь принял однажды за особенно жирную мышь.
У Антея, некогда гордого хозяина всего нашего переулка, шерсть от ужаса встала дыбом, когда его тонкое обоняние доложило ему, что перед ним славящийся своими челюстями пахучий грызун.