Я решил, что мне следует избрать для изучения творчество одного-единственного писателя. Я выработал критерии для выбора: этот писатель не должен быть умершим, он не должен быть слишком известным, он должен быть членом Союза писателей и регулярно публиковаться (чтобы я мог следить за его сочинениями), он не должен быть слишком официальным, не должен быть фигурой одиозной, в его текстах должно присутствовать нечто очевидно невидимое, непрочитываемое, некое слепое пятно, нечто засвеченное. Я хотел заглянуть в такую боковую щель, куда только что нырнул некто защищенный со всех сторон, некто, «чьи следы не оставляют следов». Я долго выбирал среди множества кандидатур. Оказалось, немало интересных литераторов вполне соответствует перечисленным требованиям. Выбор был трудным. Наконец, я остановился на одном писателе по имени Георгий Балл. Лично я его не знал. Видел один раз мельком, но не стал знакомиться, чтобы сохранить теоретическую дистанцию. Он писал и для взрослых и для детей. Из его «взрослых» вещей мне попался на глаза только сборник рассказов «Трубящий в тишине» и фрагмент неоконченного романа «Болевые точки». Больше меня заинтересовали тексты для детей: «Торопын-Карапын», «Речка Усюська», «Зобинька и серебряный колокольчик». Все они отмечены присутствием приторной «сладости» и одновременно «жути», причем эти сладость и жуть нигде не сходятся между собой, нигде не образуют привычную «сладкую жуть». Они существуют параллельно, и если что-то и удерживает их вместе, то это только меланхолия. В «Речке Усюське» есть такой эпизод: один очень старый жучок каждый день отправляется раздобыть себе еды. Ему это трудно дается. Возвращается измученный, еле-еле переставляя лапки. Какое-то другое насекомое детского возраста каждый день преграждает ему дорогу к дому, загромождая тропинку кучкой из пыли. Старое каждый раз кротко перебирается через препятствие. На следующий день сил меньше, а микроскопический проказник строит кучку повыше. В один прекрасный день старое не возвращается. Тут только детское понимает, что оно потеряло единственное дорогое на свете. Повесть заканчивается портретом рыдающей точки — образ щемящий и мрачный. В повести «Торопын-Карапын» описывается детский дом военного времени. Там действует «синий огонек», который проводит детдомовцев сквозь внутренние пространства печки-буржуйки в мир нечетких потусторонних существ, словно бы слепленных из сырого пуха. Я написал о текстах Балла статью «Скакать не по лжи» для журнала «Детская литература». Ее не опубликовали, потому что название случайно совпало с каким-то из названий у Солженицына. Меня это уже мало волновало. Я засел за большую теоретическую работу «Детям о смерти», в которой собирался суммировать свой опыт литературоведа и психолога. Жил я тогда в Переделкино, в Доме писателей. Стал захаживать на горку, в церковь. Тогда же заинтересовался православной догматикой. Оставив «Детям о смерти» без завершения, я вскоре предпринял попытку уйти в монастырь. Впрочем, эта попытка ничем для меня не закончилась.
Стало неуверенно светать. Фигуры собеседников приобрели робкое подобие видимости. «Фигура No 1» оказалась темной, приземистой. «Фигура No 2» была светлой, даже белой, вертикально-удлиненной. Возможно, она была в белоснежном простом ниспадающем одеянии, напоминающем подрясник или длинную ночную рубашку.
Полоска, рассекающая небо пополам, постепенно наполнялась светом. Внезапно она порозовела. Где-то очень близко свистнула птица. Затем скрипнула древесина, и кто-то огромный вздохнул и шевельнулся неподалеку. Облака окончательно приняли облик растрепанных роз. Стало ясно, что «небесная полоса» это щель между полупрозрачными занавесками. Горного плато не стало — оказалось, что это поверхность простого деревянного стола, придвинутого почти к самому окну. Горный кряж справа оказался мятым и бархатистым — это была женская блузка, небрежно брошенная на край стола. В ответ на дребезжащий звон будильника, там, где обрывалась поверхность стола, вынырнула колоссальная взлохмаченная женская голова. Зевая и протирая заспанные глаза, гигантская женщина разглядывала циферблат. Впрочем, женщина была обычного размера. Она лишь казалась гигантской по сравнению с небольшими «фигурой No 1» и «фигурой No 2», которые стояли на столе.
— Ой, впритык завела. Сейчас опоздаю!
Показалась не менее заспанная голова мужчины. Выпростав руку в пижамном рукаве, он неуверенно нащупывал на тумбочке очки.
— Ну, беги. Я завтрак сам себе приготовлю.
Женщина вскочила. Сдернула со стола блузку, со стула джемпер, юбку, чулки и прочее. Стала быстро одеваться, одновременно причесываясь. Затем подхватила пачку школьных тетрадей, лежащих на телевизоре. Из пластмассового стаканчика, стоящего на умывальнике, выдернула зубную щетку и тюбик с зубной пастой «Чебурашка».
— Ну, побежала. Умоюсь уже в школе.
— Ага.
Женщина наклонилась и быстро поцеловала пробуждающегося.
— Когда тебя ждать-то, стрекоза?
— Слушай, совсем забыла, у нас сегодня учительское.
— Да не ходи ты на эти собрания. Давай лучше в лес — до того, как стемнеет. Там, знаешь, за овражком, я тебе сюрприз приготовил… — Мужчина мечтательно улыбнулся.
— Ну, ладно, постараюсь сбежать, — крикнула она в ответ из прихожей, надевая валенки и чахлую шубку.
— Давай. Смотри, не задерживайся. Если спросят, скажи: муж заболел. Я, может, на крыше буду, хочу помудрить еще с громоотводом и антенной.
— Ага. Ну, я побежала.
Хлопнула дверь. За окном, по утреннему синему снегу проскрипели торопливые валенки, взвизгнула промерзшая за ночь калитка.
Мужчина потянулся. Нехотя встал, потирая поясницу.
Натянув поверх полосатой пижамы старый свитер с заштопанными локтями, он присел к столу. На пустом столе только два предмета — полная, неоткупоренная бутылка кефира и кусок толстой железной трубы, отпиленный под косым углом с припаянным сбоку стальным щитком, в котором оставлены отверстия для шурупов. Из-под основания щитка виднеется конец дорогой платиновой проволоки. Это и есть пресловутые «фигура No 1» и «фигура No 2».
Мужчина берет бутылку, вдавливает пальцем зеленую крышечку из тонкой фольги с выпуклой надписью КЕФИР и датой 20.02.81. Делает несколько осторожных глотков из горлышка. Удовлетворенно вздыхает. Привычным жестом достает из ящика стола плоскогубцы, снимает с гвоздика паяльник. Прижав плоскогубцами край платиновой проволоки к стальному срезу трубы, он вставляет штепсель паяльника в электросеть и, негромко напевая, начинает припаивать.
1987