Ушла молодежь в солдаты.
Вскорости пришло письмо, но не от Жорки, а от товарища, с которым их должны были направить в одну команду. Прибежала его мать, письмом трясет:
— Гляньте, чего пишет.
Писал ее сын, что служит он на границе в Карелии, озеро рядом большое, чухонцы местные.
— Не то все. Вот про вашего, — и читает: — «Жорка Знамов от нас отстал, увязался на сборном пункте за каким-то офицером, говорят, что напросился в Дагестан, вроде тоже на границу. А еще сильно хочется спать…»
Потом уж Жорка и сам написал. Писал, что красиво вокруг — горы, пастбища, леса. Небо как будто над самой головой, а когда дождь, гроза, то страшно бывает с непривычки, молнии близко сверкают, грохочет. «Служу нормально, как все, — писал Жорка, в конце передавал приветы, брату Ивану особенно: — Пусть не обижается за орден».
Мать спросила Ивана, что за история. Он отмахнулся — наше дело, прошлое.
Почти год отслужил Жорка к тому времени, когда в августе девяносто девятого боевики напали на Дагестан.
Больше от Жорки Знамова писем не было.
Ураган в ту осень побил поля, повалил колосья пшеничные. Да солдату в окопе — ему все одно: еда ему теперь тушняк да галеты.
Все, что произошло потом, Иван вспоминать боялся. Странное дело, о смерти иной раз забывал, пули над головой свистели — голову не пригибал, а тут…
Бывает так на войне. Убьет солдата: завернут его тело в мешок, запаяют в цинк, отправят «двухсотым» грузом на родину. Отпоют в церкви солдата, положат в землю ногами на запад, в головах могилу венками уставят. Крест вроют. Спи, солдат, отвоевался ты. Память о тебе останется. К Пасхе, к другим праздникам придут к тебе родные — мать, жена, дети — поплачут, стаканчик с хлебушком, конфет, да пряников оставят на холмике. Выпьют за упокой твоей солдатской души.
Бывает так на войне.
Жорка пропал без вести. Совсем пропал.
Писала мать и в часть, где он служил, в военкомат. Отвечали ей, что сведений нет, данные уточняются. Смотрели они с отцом новости, где говорилось о боевых действиях, потом перечитывали Жоркины письма. В письмах — о жизни солдатской, о том, как стал Жорка сержантом, как выучился стрелять. Про то, где служит, не было ни слова — расплывчато — горы кругом, красота.
Иван еще надеялся. Но не отпустило его…
День был, солнце было, ветер был.
Обычный день.
Дома тишина. Часы тикают. Вернулся Иван из города. Бросил сумку в угол, нагнулся к рукомойнику лицо с дороги ополоснуть. Слышит голоса, вроде всхлипы. Кран не закрыл, рукавом стер воду с лица. Вошел в комнаты.
Мать лежит на диване. Отец у телефона.
— Скорая, восьмой дом. Знамовы. Приезжайте, сердце.
Иван закрутил желваками — зубы хрустнули, раскрошились, как тогда под Аргуном, будто снова ползти ему через мины, по хрусткому насту.
Отец смотрит жалким испуганным взглядом. Иван никогда не видел его таким. Отец кремень, а тут…
— Там, на столе, кассета.
Иван не понял.
— Что, батя, какая кассета? Письмо пришло, про Жорку сообщили?
— Кассета, кассета, — только и смог выговорить отец. — В аптечке лекарство, подай.
Мать увезли в больницу. Отец уехал вместе с ней. Остался Иван дома один. Подумал, что надо бы сообщить сестрам. Обе жили в Степном со своими семьями. Он уже поднял телефонную трубку, но увидел на столе кассету. Обыкновенная кассета — черного пластика, видеомагнитофонная.
Сначала ничего не было видно — серое поле на экране. Иван перемотал вперед. Нажал кнопку, включил на изображение… и отскочил от телевизора, словно ошпарился о горячее, обожгло огнем…
Уши оттопыренные, лоб крутой, затылок стриженый. Кадыка нет — по кадыку сталь, широкий нож, туда-сюда, туда-сюда. Хруст. И красное брызжет, струями течет. На полэкрана — крупно было снято — так, что все можно рассмотреть: рука волосатая, нож в руке. И глаза зажмуренные насмерть. Жоркины глаза!.. Заметался Иван. На столе стаканы, лекарство. Сшиб ногой — звякнуло стеклянное; рванулся он из комнаты на улицу. Стоит на крыльце, дрожь его лупит: трясутся руки как от пулемета грохочущего. Шарит по карманам — курить, курить! Ветер, с улицы, со степи в лицо. Захлебнулся Иван ветром.
У Болотниковых он выпил залпом стакан водки. Ничего не объясняя, снова налил трясущимися руками. Опрокинул. Когда Иван уронил голову на стол, Витька с Игорем подхватили под мышки обмякшее тело, оттащили на кровать. Уснул Иван, забылся мертвецки пьяным сном: не как тогда в сыром окопе, по-настоящему.
В пустом доме Знамовых старший Болотников один сидел перед телевизором. Иван, пока тащили его, что-то бормотал невнятное. Игорь понял, что есть кассета, а на кассете снято, как режут брата Жорку.