Дядюшка Иштван ничего не сказал, только с подозрением взглянул на него, в своем ли он уме, и махнул рукой: ступай, дескать, за мной.
Мальчик покорно поплелся за сторожем. Он еще улыбался, считая, что стал уже великим поэтом, надо только, пока не забыл, записать стихи. Но вскоре сердце его сжалось…
Миши повели не к директорскому кабинету, а в другую сторону. Пройдя через большой пустой класс, он очутился в маленькой, длинной учительской, где сидело пять-шесть преподавателей. Стулья стояли в ряд до самой двери, тесно придвинутые друг к другу, видно, обычно в этой комнате никогда не собиралось столько людей.
Все учителя были Миши незнакомы. Некоторых он встречал в коллегии, но ни один из них не преподавал в его классе. Он со страхом всматривался в их лица. «Учительский суд», — подумал он.
Бледный, дрожащий стоял он перед ними.
— Михай Нилаш, — заговорил седовласый учитель в пенсне, — гимназист второго класса, ответь на следующие вопросы… Но предупреждаю, отвечай по чести и совести, ибо решается твоя участь. Ты должен ответить на четыре группы вопросов: прежде всего — при каких обстоятельствах поручили тебе приобрести за один форинт лотерейный билет для господина Пошалаки, когда и у кого ты его приобрел, какие номера на нем стояли и куда девался лотерейный билет?
Миши широко раскрытыми глазами смотрел на учителя и не сразу смог собраться с мыслями.
— Я… господин учитель… я хранил билет вот в этом кошелечке, и потом он пропал куда-то.
— Неужели? — строго спросил тот. — Пропал? Это относится уже ко второй группе вопросов, но, поскольку предшествующие события ясны, перейдем к этой группе вопросов: откуда ты знаешь Яноша Терека, сколько он пообещал тебе заплатить за лотерейный билет и когда заплатил обещанное?
— Он мне пообещал заплатить?! — воскликнул мальчик.
— Тебе, тебе! — Сейчас я освежу это в твоей памяти. Вот письмо Яноша Терека. Он пишет, что пообещал тебе за лотерейный билет десять форинтов и отдал их, когда ты донес его чемодан до коллегии.
Голова у Миши закружилась, и все поплыло перед глазами. Смертельно бледный, смотрел он на этих людей, пронзавших его строгими взглядами, — своих наставников и врагов.
— Где эти десять форинтов?
— Он потихоньку сунул мне их в карман, я только на следующий день их увидел, — пролепетал мальчик.
— Где эти десять форинтов?
— Я отослал их дядюшке Тереку, — солгал Миши, — отцу господина Яноша.
— Вот как? Это улучшает твое положение, но факт остается фактом. Польстившись на материальную выгоду, ты легкомысленно сбыл с рук доверенную тебе чужую вещь.
Миши не решился сказать, что это чудовищная ложь. Он только что солгал, будто отослал уже деньги, но то была святая ложь, внушенная богом, — убеждал он себя, чтобы заглушить угрызения совести. Но их ложь возмутила его, повергла в отчаяние. Он готов был усомниться в том, что светит солнце и камень тверд.
— Теперь остановимся на третьей группе вопросов: что происходило в аудитории пятого класса, сколько раз ты там был, как отнесся к пению куплетов, порочащих преподавателей, в каких кутежах участвовал?
У Миши глаза полезли на лоб. В аудитории пятого класса? Он ни разу в ней не был. Ему смутно припомнилось, будто по вечерам в среду и субботу там собирались мальчики. Аудитория пятого класса находилась в стороне от других, и к ней примыкала прихожая. Этот уголок старого здания представлялся разыгравшемуся воображению гимназистов чем-то вроде романтического замка. Там, возможно, и устраивались тайные сходки. Он даже слышал однажды, что распивали водку, но его туда, конечно, не пустили бы.
— Следует предположить, — сухо продолжал председательствующий, учитель в пенсне, — что этот мальчик продал лотерейный билет, предпочтя верный доход сомнительному выигрышу, чтобы располагать наличными деньгами и тратить их на эти безнравственные сборища.
— Я никогда там не был и только сейчас узнал, что там происходит, — решительно ответил Миши.
— Тогда перейдем к четвертой группе вопросов, — сказал учитель. — Нам стало известно, что ты иногда посылаешь деньги по почте. Кому, сколько? Откуда ты их берешь?
Горло у Миши сжалось от жгучей боли, глаза наполнились слезами. Он молча смотрел на этих лысых и седых, враждебных ему людей: значит, они его не понимают или вообще невозможно одному человеку понять другого?
— Простите, но я никого не обижал и никому ничего плохого не делал.
— Это испорченный мальчишка, — заявил сидевший справа преподаватель, — он как-то раз съел сапожную мазь.