Перед дверью директорского кабинета, где однажды в мучительном ожидании он уже провел четверть часа, им овладел неописуемый ужас, точно ему предстояло вступить в обитель смерти.
Сторож сразу вошел в кабинет, ведя за собой мальчика, — ждать на этот раз не пришлось, и это пугало еще больше.
Директор, с седоватой бородой, сидел за письменным столом и просматривал какие-то бумаги.
— Глубокоуважаемый господин директор, — почтительно произнес Иштван, — смею доложить, Михай Нилаш явился.
Миши смотрел на Старого рубаку, который через большие круглые очки продолжал изучать бумаги. Несколько минут прошло в молчании. Мальчик, слегка успокоившись, окинул взглядом комнату и увидел, что там сидят еще два человека. Высокий худой блондин в штатском и полицейский. Миши никогда еще не видел полицейских так близко. На вокзале и перед муниципалитетом он никогда их не разглядывал, а сейчас эти два человека сверлили его глазами, и он, чуть живой, с трудом выдерживал их суровый, беспощадный взгляд: господи Иисусе, они пришли арестовать его!
И под пронзающими, точно острые иглы, взглядами светловолосого господина и полицейского он смотрел теперь на директора уже как на своего спасителя — без прежнего ужаса, с интересом разглядывал его лицо, растрепанную бороду.
— В чем дело? — пробурчал вдруг Старый рубака. — Какой лотерейный билет ты присвоил?
Миши, задрожав, раскрыл рот, но не мог вымолвить ни слова.
Слегка отодвинувшись вместе со своим стулом от стола, директор закричал:
— Что ж, послушаем! Говори! Ну и герой! Эти почтенные господа полицейские, — он ткнул кулаком в сторону полицейского и блондина в штатском, — явились к нам допрашивать, расследовать! Точно жандармы ворвались в коллегию! Ведь нынче уже нет на свете ничего святого, нет уважения к законам, коллегии! Вламываются сюда! Мне угрожают оружием. Застрелили бы меня на месте, если бы я оказал сопротивление…
— Покорнейше прощу прощения, высокоуважаемый господин директор, — почтительным и умиротворяющим тоном заговорил блондин, — господин начальник полиции покорнейше просит вас, многоуважаемый господин директор, не смотреть слишком строго на наше появление здесь…
— А как мне смотреть? Как на особую честь? Уважение к коллегии? — кричал директор. — Что здесь, по-вашему, учатся воры, бандиты? Ворваться с оружием в руках в обитель муз, нарушить душевный покой мальчиков и юношей! Что это, по-вашему?
— Извините, пожалуйста, но последнее предписание министра, министра внутренних дел…
— Плевать я хотел на министра внутренних дел, а заодно и на министра иностранных дел, и если желаете знать, господа, то и на Ференца Деака и на весь их компромисс[13] мне плевать!.. Я представляю здесь автономные права коллегии, и не смейте на них посягать!
— Покорнейше прошу вас, уважаемый господин директор…
— Ничего у меня не просите! Не провоцируйте меня, не выводите из терпения! Этакие два Голиафа, в киверах, при саблях, врываются в священные залы коллегии, чтобы взять под арест эту крошечную овечку? Да это же воплощение невинности, взгляните, от горшка два вершка… И вы готовы его сожрать? Да он совсем еще ребенок, и знаете ли вы, господа, какой это ребенок? Лучший ученик, краса и гордость коллегии, гимназист, живущий в пансионе! Пример честности, благонадежности, пуританского воспитания! Вам не мешало бы, господа, снять перед ним шляпу. Итак, я представил вам обвиняемого… Честь имею! — И он указал им на дверь.
Но полицейский и господин в штатском не трогались с места.
— Прошу покорно… — заговорил оторопевший блондин. Лицо у него было бледное, невыразительное.
— Я уже сказал вам! — заорал директор. Вскочив со стула, он оставил свой письменный стол, за которым сидел, как за стенами крепости, и, полный дерзкой отваги, перешел в наступление: — Я уже сказал вам, ничего у меня не просите! Ни покорно, ни непокорно! Ни о чем меня не просите и не задавайте ни единого вопроса в устной форме! Одно из преимуществ автономии, дарованной коллегии, в том и состоит, что полиция имеет право задавать мне вопросы исключительно в письменной форме. Может быть, вы, господа, не умеете писать?
13
Деак Ференц (1803–1876) — венгерский политический деятель, проводивший после революции 1848 года политику компромисса с габсбургской Австрией.