Всё так же пылились декорации забытых спектаклей и венецианские маски из папье-маше; гипсовые статуи безносого Аполлона и девушки с поломанным веслом неприветливо следили из-за пирамид сломанных стульев, а разорванная паутина свисала с забрала картонного рыцаря и немного раскачивалась.
Коньков засуетился, отодвинул кособокую этажерку, прислонил зеркало к стене, выкрашенной в ядовито-зелёный цвет, и остолбенел - льняная ткань шевелилась. Косые заломы и складки неохотно исчезали, разглаживаемые круговыми движениями, как будто кто-то нетерпеливый, находясь по ту сторону амальгамы, вытирал зеркало.
Рубашка мгновенно прилипла к спине. И холстина прилипла к зеркалу, прорисовывая рельеф трещин. А трещины, глубокие и едва заметные, начали зарастать с протяжным треском. Эти звуки, похожие на хруст ломающихся костей, Конькову уже доводилось слышать: так же неотвратимо, как сейчас тёк пот по ложбинке вдоль позвоночника, длинные трещины тянулись к валенкам, а он не мог ступить и шагу, содрогаясь от треска подмытого течением льда.
Мотая головой, Коньков прогонял видение из своей первой и последней зимней рыбалки. Тем временем холстина расправилась до идеально ровной поверхности. Скользкой и коварной, как первый лёд.
А может, подо льном ничего страшного и нет? И не было? Или что-то всё-таки притаилось?
Словно отметая сомнения, серебристо-серая ткань вздыбилась, как торос в ледяной пустыне. Из зеркала выпирало, уже наполовину высунувшись, мёртвое лицо. Лицо матери Эльвиры Степановны, чей фотопортрет не один десяток лет возглавляет галерею звёзд в фойе театра. Но там непревзойдённая красавица мило улыбалась, а сейчас от её недоброй ухмылки и ледяного взгляда буквально все мышцы закоченели. Кроме дёргающегося пальца в гипсе.
― Вот и мамино зеркало, ― прошамкала за спиной Эльвира Степановна.
Коньков выскочил из склада, чувствуя, как встречный воздух остужает пылающие щёки. Будь проклята старая вешалка и её мамаша! Гипс предательски громыхал, передавая координаты точного местонахождения.
Кому координаты?.. Коньков остановился и оглянулся. Никого. Только плафоны под потолком помаргивали и подрагивали тени от водопроводных труб и коробов вентиляции. Правда, одна тень выделялась среди остальных. Она не приклеилась бесформенным пятном к стене, а качнувшись вправо-влево, сдвинулась с места. Угловатая тень, нескладно шагая, напоминала укороченный с одной стороны циркуль. Не обычный чертёжный, а сверкающий холодной сталью инструмент, каким пользуются патологоанатомы. И с каждым корявым шагом он становился больше.
Коньков побежал. Несмотря на хромоту, Циркуль довольно уверенно сокращал дистанцию - вот-вот он должен был повернуть из-за угла. Но ещё быстрее у Циркуля выдвигалась рука - уверенными плавными толчками, - так удлиняется телескопическая стрела манипулятора, цепко захватывая автомобили, искорёженные в авариях; крючковатые пальцы мелко подрагивали.
Коньков прибавил скорости. Проворно ковыляющая тень не отставала и отрывисто шептала, укорачивая хлопающей пастью непонятные слова. Пасть, хоть и беззубая, распахивалась, как проголодавшиеся без работы ножницы с идеально притёртыми для остроты лезвиями. Шея у Циркуля отсутствовала и неясно, должна ли она была быть вообще.
Резаный шёпот, набрав обороты, перешёл в гул. Как циркулярная пила, вспомнилось Конькову. Однажды, ещё на заводе, его занесло в столярку по пустяковому делу. Там пахло до головокружения недавно срезанной стружкой, сосновой смолой и ещё чем-то смутно знакомым, приторным; опилочная пыль зависла в воздухе, царапая горло. Он словно заблудился в жарком хвойном лесу (даже бисеринки пота выступили на лбу) и зачарованно смотрел на размазанные по станку потёки крови. Подкатившую тошноту он судорожно сглатывал, заталкивая назад, но от случайного взгляда на крохотные белые кусочки, застрявшие между зубьями циркулярного диска, сразу же вывернуло наизнанку. Столяру, на похмелье выполнявшему срочный заказ, пила оставила лишь мизинец на левой руке...
Шепчущий голос повторял круг за кругом свой бред, причём со злостью, граничащей с яростью. Пальцы тянущейся руки теперь вращались, как зубья пилы. Пилы, вышедшей из-под контроля.
Гипсовый топот отскакивал эхом от стен и колотил по голове, донельзя измученной подвывающим шёпотом. Коньков понял, что ещё немного - и окончательно выдохнется.
Внезапно хищная тень замешкалась на перекрёстке коридоров, и Коньков с бега перешёл на шаг. Держась за бок и кисло улыбаясь, он смотрел, как тень мечется в хитросплетении труб, безуспешно пытаясь пробраться за прямоугольники воздуховодов.