Я попытался броситься к нему, но Мария неожиданно взмахнула ногой… и я оказался на земле. Она тут же перекатилась поближе и придавливая меня к земле своим мощным, прекрасным телом, закричала в самое ухо:
— Куда?! Куда, дурень?! Убьют тебя — мне что делать?! Лежи! — и тут же прямо над моей головой оглушительно загрохотало. Мария побивала силу бесовскую!..
Стихло все так же внезапно, как и началось. Пионеры поднимались, отряхивались и шли туда, где совсем недавно стояли лагерем враги, а теперь лежали лишь их бездыханные тела. Только двое раненых корчились, в муках ожидая прихода своего часа.
Мария вскочила на ноги, рывком подняла меня, и принялась ощупывать, непрестанно вопрошая:
— Тут болит? А тут? Скажи, где болит?..
— Да нигде не болит, Мария, нигде. Неуязвлен аз…
— Да когда ж ты начнешь по-человечески разговаривать, наказание ты мое!
Она порывисто обнимает меня и неожиданно шепчет в самое ухо: «Люблю»…
— …Маринка, кончай обниматься, успеешь еще. Тут Мишку зацепило, пусть твой Алеша посмотрит…
Я тороплюсь к немощному. Затем к другому, к третьему, когда вдруг ударяют два взрыва и тут же многоголосый крик с поляны:
— Санитаров! Алешу позовите! Санитаров! Алешу!..
…Я склонился над умирающим отроком, положил ему руку на лоб:
— Господи, Иисусе Христе Сыне Божий, заступи, спаси, помилуй и сохрани Боже, Твоею благодатию душу раба Твоего Ивана, и грехи юности и неведения его не помяни, и даруй ему кончину христианску, непостыдну и мирну…
Ваня смотрел на меня, но уже не видел. Его глаза неумолимо затягивала смертная дымка, та самая, что отделяет мир живущих, от мира усопших…
— И да не узрит душа его мрачного взора лукавых демонов, да приимут его Ангели Твои светлии и пресветлии, и на Страшном Суде Твоем милостив ему буди, ибо Твое есть единого Господа, еже миловати и спасати нас.
С окончанием молитвы окончилась и жизнь. Ванечка обмяк, потом вытянулся и затих. Потрясенный, я сидел, держа руку на уже мертвом челе. Господи, за что ты лишил отрока сладостей жизни земной? Чем не угодил он тебе, тихий и скромный? За что, Господи?!!
Старший лекарь Евгений положил мне руку на плечо:
— Ты, Алеша, не переживай уж так сильно. Ничего ведь нельзя было сделать. Мы не могли и ты не мог. Врач ведь не всемогущ…
Последние слова разбудили во мне воспоминания о вчерашнем дне — дне, когда на меня снизошло просветление. Господь мой, триединый и триславный, верую я в тебя:
— Господи Иисусе Христе, Боже наш, во Свете живый неприступнем…
Нет, я неверно молюсь! Иисус Христос вновь преобразился, и значит…
— Господи Дед Афгане, Боже наш, во Свете живый неприступнее Сияние сый Славы Гайдаровой и Образ Ипостаси Ленина! Егда пришло исполнение времен, Ты за милосердие неизреченное к падшему роду человеческому Себе умалил еси…
Я встаю и уже кричу новые слова новой молитвы. Господь мой, ты преобразился вновь! Простри над нами десницу свою, защити малых сих, что творят добро Именем Твоим!..
После молитвы я подхожу к Алексею. Он сидит на колесе опрокинутой безлошадной телеги. На нем нет ни юнгштурмовки, ни майки, а дева Екатерина под руководством Евгения зашивает ему длинную рану на спине. От боли он морщится, но при моем приближении поднимает голову:
— Алеша? Ну как первый бой?
Я подхожу поближе, встаю, как стоят перед ним остальные, когда обращаются к нему…
— Товарищ старший звеньевой! Примите меня в ряды Всемирной пионерской организации!
Часть 3. На Муромской дорожке
Глава 1
Схватка с непонятными выроднями обошлась нам в одного убитого и девятерых раненых. Правда, большая часть ранений — легкие, так что движения раненые не замедляют. И к тому же, у нас появился грузовик, что положительно сказалось на скорости марша. Теперь, перераспределив груз, мы делаем до пятидесяти кэмэ в сутки. Ведь это так просто: часть едет на машине, а часть бежит. Потом меняемся…
За последние шесть дней мы миновали три деревни. Какие-то в них люди невеселые: все стараются спрятать и сами норовят спрятаться. А в последней деревушке, только завидев нас, местные выволокли нам навстречу двоих здоровенных парней со связанными руками. Самый бородатый из местных заголосил, униженно кланяясь:
— Батюшки-заступники! Опчество вам головами выдает ентих! Шо они покрали — вернем, вот с месту мне не сойти! Урожай соберем — вернем, вот те крест! — он перекрестился, словно Алеша, и неожиданно закончил, — Сукой буду!
Бородач перевел дух. Я попытался спросить его, что украли эти два дурня, и что мне делать с ними теперь, но не успел. Оратор набрал воздуха и снова заголосил:
— Батюшки, защитники вы наши! Ентих, ентих берите. Хоть в Магадан, хоть на березу — то вам решать! А опчество ни причем. Мы их воровать не посылали, мы брали-то у них тока потому, шо не знали, шо оно — воровано! Во те крест — не знали! Гадом буду!
Теперь он замолчал надолго, и я, наконец, смог вставить слово:
— Слушайте, да что у вас тут происходит? Зачем нам эти? Чего они украли?
Бородач вылупился на меня так, будто на мне вдруг выросли цветы или у меня на щеке открылся второй рот. Он скосил глаза, потом наклонил голову, словно для того, чтобы лучше рассмотреть меня. Затем, откашлявшись, спросил:
— А вы, стал быть, не пионерский патруль будете?
Теперь настала моя очередь удивляться. Он знает о пионерах? Откуда? Может быть, здесь прошел один из наших отрядов? Чей?
— Простите, а здесь пионеры уже были?
— А как же! — радостно завопил бородач. — И скольки раз! Вот, в прошлом годе… — он пустился в длинный, обстоятельный рассказ о том, как в прошлом году к ним приходил пионерский патруль, как пионеры искали кулаков и подкулачников, и никого, конечно же, не нашли, как потом устроили концерт пионерской агитбригады и «протащили» сельские недостатки…
Я слушал бред, который он несет, и тщетно пытался понять: кто из нас сошел с ума, я или он?! Пионерский патруль? А что это такое? Может, он имел в виду пионерский десант? Но про каких таких кулаков он болтает? У них тут что, все книжек про Морозова и Мяготина начитались?.. В прошлом году, ага!.. Какие, на хрен, пионеры в прошлом году?!
— А ну-ка, уважаемый, подождите, — в разговор вмешивается Негуляев. — Это откуда ж к вам пионеры в прошлом году приходили?
— То исть как «откудова»? — искренне изумляется бородач. — Оттедова, откудова и раньше… Из колхозу…
Краем глаза я замечаю, что Виталька вдруг вздрагивает. Что это с ним такое?..
— А ентих вы уж заберите, будьте так добры. Да в Магадан их, в Магадан. Шоб почуяли, как воровать-то! А то и на березу…
— Да что они украли? Последний раз спрашиваю!
— Дык как? Они ж караван, который в колхоз шел, обокрали. И сперли материалу, ниток, сахару там. Мы-то думали — они как порядошные, колхозных за зипунами умолили взять. Поначалу обрадовались и брали у них, кому што, а тут, — бородач полез в карман широченных штанов, вытащил что-то и поднял над головой, — тут у них вона чаво нашлось!
Я пригляделся… Обалдеть! Переносная рация! Маленькая, УКВ но не это странно. Рация была новой. НОВОЙ!
Бородач протянул рацию мне и пояснил:
— Разве ж такую вещь ваши дадут с собой унесть? Ни в жизть! Стал быть — сперли! Ну, мы их повязали, а вот теперь вам передаем. Заберите их, ради бога! А на опчество не думайте: опчество ни причем!..
…Тащить двух воров нам было некуда, так что мы расстреляли их километрах в пяти от деревни. Они дико вопили, что они в Магадане отработают, но это, по-моему, они просто крышей двинулись от страха. Я же учил в школе географию СССР и где Магадан представить себе могу. Очень уж далеко, чтобы хоть кто-то мог их туда отправить…
Но после расстрела у нас с Виталием произошел крупный разговор…
— Виталь, ты мне ничего сказать не хочешь?
— Н-нет, — он преувеличенно честно смотрит мне в глаза. — А что?
— Да нет, ничего… Что-то мне показалось, будто ты как-то непонятно прореагировал на известие о пионерах из колхоза. Показалось или нет?
Негуляев долго молчит, задумчиво жуя травинку, а потом: