— Проходите. По коридору направо.
Я зашагал по коридору, мимо ТОГО САМОГО МЕСТА. Дверь в кабинет Деда Афгана, как обычно, охраняли двое пионеров-первоотрядников: мальчишка и девчонка. Юнармейцы. Оба — в синей с белым парадной форме, в красных пилотках. Девчонка еще и в белоснежных бантиках. У паренька на груди — обычный «калаш», у девчонки — «ксюха»…
Я поворачиваюсь четко, как на параде, и беру «под салют». Кабинет Деда Афгана — святыня святынь! А паренек-то мои нашивки разглядывает. Ну-ну. Посмотри, малек, поучись. А девчонка… Ой! Вот это да!..
Лицо пионерки обезображено длинным шрамом. Просто он — слева, вот я его сразу и не заметил. Это кто ж тебя так? Наверное, выродни, потому как у девчонки — три нашивки за поисковые рейды в зоны высокой опасности. Одна, к тому ж, серебряная… Молодец, мелкая! Хорошо дралась… Постой-ка, а это не из нашей ли она дружины? Ну, точно! Видел я ее как-то… только шрама у нее тогда еще не было… У ивакинцев она… Как же тебя?.. Вспомнил! Катя Логинова, позывной «Чайка». Снайпер…
А теперь вперед, туда где мой тезка и почти однофамилец, Алексей Махров, председатель Тимуровского Комитета, обустроил свой кабинет. У входа снова караул. Но теперь уже не тимуровцы, а юнармейцы. Правда, отряд минус шестой, не меньше…
Я салютую часовым, они отвечают. Один из них распахивает передо мной дверь:
— Разрешите?
— Проходи, товарищ Малов, проходи…
За большим письменным столом сидит… нет, не Махров. Это Верховный Пионервожатый Республики, Иван Евграшин, а Махров стоит рядом.
— Как добрался, товарищ Малов? — интересуется Евграшин. — Где устроился? Обедал?
Я отвечаю, что добрался хорошо, устроился у юнармейцев и вместе с ними пообедал в столовой, а в голове назойливо стучит: «Зачем вызвали? Зачем? ЗАЧЕМ?!»
— Ну раз ты сыт и разместился, я думаю что нет смысла тянуть. Верно, Алексей?
— Так точно, — подтверждает Махров и, глядя мне прямо в глаза тяжелым, каким-то мертвым взглядом, не то приказывает, не то предлагает, — Ты сядь, Малов, сядь. В ногах правды нет.
Я усаживаюсь в удобное, обитое вытертым плюшем, старинное кресло еще из старых времен, дореспубликанских времен…
— Разговор у нас с тобой будет долгий, серьезный, ну и, сам понимаешь, секретный…
Ого! Они что, задумали что-то? То-то я слыхал, что нынешний председатель Объединенного Совета Дружин «не тянет»… Дела…
Евграшин откашливается, но говорить начинает Махров:
— Вот что, Алексей. Ты парень неглупый, грамотный, все о тебе хорошо отзываются… А вот скажи: ты когда-нибудь задумывался, что дальше?
— То есть как это? — Точно! Переворот затевают… Вот это влип…
— Подожди, Алеша, — в разговор вступает Евграшин, — дай-ка я проще поясню. Алексей, как ты думаешь: через десять лет в нашей Республике жить станет лучше?
— Ясно, лучше!
— А почему?
— Ну… Мы много строим, много делаем… Вот завод в Ухте на полную вывели… Даже птицефабрику собираемся… Детей много! А раз много детей — значит, будут рабочие руки, так? Значит, точно — жить станем лучше!
Закончив свои рассуждения, я гордо взглянул на них. Ну, разве я не прав? Но, ни Евграшин, ни Махров что-то не торопятся подтверждать мои выводы…
— Видишь ли, Алексей, — Евграшин озабоченно чешет нос, — все было бы так, как ты говоришь, если бы не одно «но».
Что еще за «но»?..
— Скажи, ты в деревне бывал? — низким, без интонаций голосом интересуется Махров.
— Ну, бывал…
— Поля, луга видел?
— Да видел я, товарищ председатель тимуровского комитета. И поля, видел, и луга…
— Их больше стало? — и опять давит своим мертвым взглядом. — Вспоминай, старший звеньевой.
Да вроде нет. Там, где мама жила, полей вроде даже меньше стало. Ну, точно. Я помню, что когда совсем маленький был, у реки поле было овсяное. Я еще тогда говорил, что оно — геркулесовое. Мама меня туда возила, когда ее на полевые работы посылали, в пионерский десант. Ну, колоски там подбирать и все такое… Она ж тогда кормящая была и еще сестренку Зинку ждала, вот и попадала на легкие работы. Типа прогулка на свежем воздухе. А потом, когда уже постарше стал, сам в этот же колхоз ездил в десант. Так не было этого поля. Деревенские говорили — болото съело. И осушить не смогли. Вроде, кто-то приезжал из Дворца Пионеров — юный мелиоратор, что ли? — так он сказал местным юннатам, что сделать ничего не может… Да, еще Ирка рассказывала, что будто бы дед ее подружки — старый большевик, ему уже пятьдесят шесть! — жаловался, что в деревнях у Двины посевные площади втрое сократились…
— Нет, товарищ председатель тимуровского комитета, больше их не стало. Вроде бы — даже меньше стало…
— А есть мы что будем, если полей уже сейчас — нехватка? А ну-ка, вспоминай, Малов: сколько раз только за этот год гарниры отменяли?
Бли-и-ин! А ведь и верно: чуть не раз в неделю мы мясо или рыбу без гарнира рубали. Раньше-то, как сейчас помню: и каша на завтрак, и макароны, и капустка там, свеколка… А сейчас — только хлеба в обрез, картошка и морковка, которая после Тьмы чуть не самая урожайная культура. Иная морковочка пуда на два потянуть может… А все остальное — грибы, мясо да рыба…
Я молчу. А чего говорить-то? Хотя… Это что же получается? Мы, значит, с голоду подыхай, сухари вместо конфеток малькам отдавать станем, а буржуи разные будут сидеть, обжираться, руки потирать и ждать, пока мы от голода загнемся?..
— Я, товарищ председатель тимуровского комитета, так думаю: раз у нас еды мало — надо ее у скандинавов забрать! — я непроизвольно сжимаю кулаки. — Зарницу им объявить и вырезать до последнего. Там земля есть и поля можно…
Я собираюсь развить свою мысль дальше, но меня останавливает Евграшин. Мягким движением он, словно бы по-дружески, толкает меня в плечо и поворачивается к Махрову:
— Вот, Алеша, именно об этой реакции я тебя и предупреждал. Смотри: глаза горят, кулаки сжаты, аж костяшки побелели. Четыре зарницы прошел, пятая ему — нипочем! Э-эх, Алексей, — это уже ко мне, — да было б у нас таких, как ты хоть двадцать тысяч — так бы и сделали. А как прикажешь поступать, если ребята вроде тебя — на вес золота?..
Доброе слово и кошке приятно! Я расслабляюсь, и тут вдруг Махров, совершенно не меняя своего мертвого выражения лица и не отводя своего мертвого взгляда нагибается к столу и вытаскивает из него бутылку:
— Давайте-ка, мужики, выпьем по сто боевых. За то, чтобы на будущий год — в Артеке!
Если бы этот новогодний, хотя, в общем-то, вполне обычный тост произнес кто-нибудь другой, а не Махров, которого скандинавские солдаты уже в пятнадцать лет прозвали «Вита дёден», когда он командуя летучим звеном лыжников наводил ужас на маатилы, кили, утпосты и прочие стады, я бы окончательно расслабился и выпил бы свои сто грамм без задней мысли. Но тут…
— И верно, — присоединяется Евграшин. — Давайте-ка мы с вами, Алексеи, выпьем за то, чтобы древняя столица пионеров всего мира снова зазвенела пионерскими голосами!
Мы чокаемся старинными рюмками, еще из Чехословакии, и опрокидываем их содержимое в себя. Э-эх! Хоть и говорят, что «первая — колом», но к данному напитку это явно не относится. Это вам не «Советская пионерская», не «Столичная пионерская», даже не «Особая комсомольская». «Гвардейская» — до сих пор пробовать не доводилось! Говорят, что есть еще какая-то «Большевистская», но вряд ли она лучше, чем эта. Тонко отдает медом и, кажется, морошкой, а запах! М-м-м, вкусно…
— А вот скажи нам, Алексей, как по-твоему: есть шанс Артек увидеть или нет?
Вот-вот, поэтому-то расслабляться в такой компании и нельзя! Не успели еще по первой, а Махров — смерть белая — уже с вопросиками политическими. Ну, и что вот ему отвечать прикажете?..
— Если Родина прикажет — обязательно увидим! — я тоже не первый год на свете живу! Знаю, как отвечать на подковыристые вопросы…
Ой! Эти двое уставились на меня так, словно две холодные струи в лицо ударили. И даже взгляд от этих двух пар глаз, нацелившихся на тебя, точно орудийные стволы, отвести нельзя.
Евграшин смотрит внимательно, изучающее, а Махров — тяжело, оценивающе. Так неуютно, как под прицелом этих взглядов, я еще никогда себя не чувствовал… Даже когда у меня, еще в минус втором отряде, запрещенную книгу нашли… Черт меня тогда дернул в поиске эту книжку с цветными картинками подобрать! Название — не по-нашему — «COSMOPOLITAN», а текст — по-русски. И описывалось там, что девчонкам в ребятах нравится. И девки там — в раздельных купальниках или в таких… не знаю, как оно называется, но все такое… полупрозрачное… заводит! Вот и не сдал тимуровцу, а хранил… Отчитывали меня на Совете дружины ого как! Со стыда готов был сквозь землю провалиться. Когда к двум месяцам без личного времени приговорили — даже не испугался и не расстроился, а только рад был, что разбор моего дела закончился… Но тут…