…Он медленно закрыл за собой дверь с тем почтением, которое испытывают к настоящим психам. Я несомненно завоёвываю здесь авторитет.
Всё ещё ночь. Нет мне покоя! Пишу лёжа, свернувшись калачиком, окутанный непрерывным журчанием твоих слов, мыслей и воспоминаний, которые струятся сквозь меня, как вода. Шумный и весёлый дом Анны и троих её братьев, её родители с их смешным голландским ивритом и бесплатные уроки игры на фортепиано у её отца: «А сейчас, после Брамса, сыграем „Эдельвейс Глайд“ Вандербека — чтобы немного развеселиться!», — и ревность твоей матери, пытавшейся воспрепятствовать тому, что ты проводишь у них всё свободное время, её кривая усмешка, будто торопящаяся замести свои следы. Я даже думать боюсь, что она говорила, какой чёрный сарказм изливался из неё, когда выяснилось, что с Йохаем.
О, Йохай. Везде Йохай.
Знаешь, после того, как ты рассказала о его приступах гнева, я на всё красивое стал смотреть дважды. Я так решил: один раз для себя, а второй — для тебя. Немного возместить тебе хоть как-то ту красоту, которой ты не можешь окружить себя дома. Я знаю, что она необходима тебе, как воздух. Я вновь понимаю, насколько слеп, нечуток и тороплив, и снова боюсь, что навеки утратил изначальное, естественное стремление к красоте.
Я не говорил тебе, но вместо многих других слов я всё чаще говорю себе твоё имя «Мирьям». Мирьям — это «пойми», и «приди», и «прими меня», и «мне хорошо», и «мне плохо», и «тайна», и «расти», и «тишина», и «твоя грудь», и «твоё сердце», и «дышать», и «помилование»…
И, всё-таки… — вы не хотели завести ещё одного ребёнка? Боялись? Вы пытаетесь, или вы хотите полностью отдаться только ему? В этом вопросе ты очень сдержанна, и твои пальцы всё ещё сжаты в кулак.
Ты права, что не захотела написать мне «официальное» название его болезни. Чтобы это название постепенно не подменило собой его имя. Но до какого возраста вы сможете держать его дома (и как, как вам удалось до сих пор не сдать его в спец-интернат)?
Он будет расти, и вместе с ним будут расти трудности. Я не сообщаю тебе ничего нового. Он станет гораздо сильнее тебя физически, и что тогда, как ты будешь справляться с ним во время приступов? Как вы удержите его, чтобы он не выбежал на дорогу?
«…Я знаю, что труднее всего мне будет, когда у него изменится голос». А в другом месте ты, как бы между прочим, отметила, что самое красивое в нём — голос. (Только здесь я объединил два предложения).
Просто раздумье — «филогрошик».
А может, при трении зрачка о зрачок, как я когда-то мечтал, текут совсем другие слёзы, не те, которые знакомы обычному пользователю? То есть — может быть, они слаще мёда и капать будут из какого-то тайного резервного кармашка, о котором нам ничего неизвестно. Единственный в теле орган, который был создан с тем, чтобы никогда за всю жизнь не быть использованным. Такая грустная шутка Бога, который заранее знал, с кем имеет дело. Можно преодолеть силу тяготения, но нельзя устоять перед силой отталкивания души, вдруг увидевшей прямо перед собой другую распахнутую душу. И глаз сразу же моргает, надёжно охраняя границы души.
Ты так нужна мне сейчас, Мирьям, в эту минуту! Сядь на кровать рядом со мной, не обращая внимания на голоса, звучащие вокруг и доносящиеся издали, сосредоточься на мне, сосредоточь меня на себе, погладь меня по лицу спокойно, без страсти, и скажи «Яир»…
Распахни окно. Если его откроешь ты — вид будет другим. Исчезнет бильярдная внизу, исчезнут верёвки с развешанными на них старыми полотенцами и простынями. Мусорные баки, трубы, бегающие там крысы. Даже лизол испарится. Ворвётся воздух, привезённый тобой издалека, из Бейт-Заита. Попробуй меня немного рассмешить, я уже несколько дней даже не улыбался. Скажи мне: «Яир, Яир, с чего начать?» Поругай меня, но на этот раз — мягко: «Ты говоришь о Йохае, спрашиваешь, хотела ли я ещё одного ребёнка, и без всякой паузы просишь тебя рассмешить?» Да, я знаю, и всё-таки расскажи мне что-то лёгкое, неважно, что…
«Пусть тебя не удивляет, но Йохай тоже смешной». О чём ты говоришь? «Да, да, даже при отсутствии у него „чувства юмора“ в обычном смысле! Иногда я себя утешаю тем, что его юмор, возможно, не от мира сего. Но, например, когда он хочет ещё одну конфетку и знает, что мы не разрешим, он притворяется, что уходит в свою комнату, и вдруг поворачивает и бежит в кухню. И выражение лица у него при этом немного „заячье“, почти озорное… Тогда возникает иллюзия, что его скрытый юмор на мгновение встретился с нашим».