Мирьям, Миррррьямммм, как я любил в начале кричать твоё имя. Сейчас я лежу в самом глубоком погребе и чувствую себя жуком. Разрыв с тобой будет для меня наказанием — это единственное, что я могу сделать, чтобы восстановить справедливость. Чуть не написал: «Не знаю, сколько времени мне понадобится, чтобы прийти в себя», — но кто этот — «себя», и нужно ли вообще в него возвращаться?
«Он» же не менее двух раз на день (в «твой» период) просовывал голову в дверь и спрашивал, когда же закончится его кошмар и ты исчезнешь! И я ничуть не сомневаюсь, что уже завтра — да что там завтра, сегодня вечером, сейчас, как только заклею конверт, я увижу, как он сидит на моём стуле, задрав ноги, и улыбается мне: «Бэби, ай эм хоум!»
Хватит, давай кончать. Я чувствую себя как на собственных похоронах. За эти месяцы я получил от тебя самый большой в жизни подарок (я могу сравнить это только с тем, что дала мне Майя, согласившись родить от меня ребёнка), а я этот подарок уничтожил. Впрочем, то, что я получил от Майи, я тоже планомерно уничтожаю.
Мне не выразить словами, что я чувствую, когда думаю о том, как ты всё бросила и приехала в Тель-Авив. Ты была там ради меня?! Для тебя это вполне естественно — ты чувствовала, что мне тяжело, и бросилась на помощь, а меня очень волнует, когда человек делает подобное ради другого. Ради меня.
Сейчас я просто не могу успокоиться: я был так погружён в себя, что не увидел и не почувствовал тебя. Мы целых два дня были в ста метрах друг от друга, может быть, даже прошли на расстоянии вытянутой руки, а что я видел? Только слова!
Представляю, как ты подходишь к проституткам на пляже и расспрашиваешь их, заходишь в гостиницы-на-час на улице Аленби или Яркон, ночью снова обходишь салоны здоровья и массажные кабинеты, настойчиво расспрашивая там этих мерзких типов. А тот парень, который на тебя смотрел и шёл за тобой… Как ты не боялась? А если бы тебя увидел кто-то из твоих учеников?! Ты не думала, что, делая это ради меня, поступаешь безрассудно?
Мирьям, ты очень, очень дорога мне! По тому, как ужасно щемит сердце, я понимаю, что сейчас мне следовало бы встать и прийти к тебе, сказать: «Давай попробуем!» Почему бы и нет, уважаемые судьи, почему бы вам не приказать реальности немного разжать челюсти, чтобы мы смогли высвободить из них двух человек, которым хочется остаться одним, людей, которые нравятся друг другу? Кому помешает, если они смогут уединяться на два часа в неделю в какой-нибудь захудалой гостинице, чтобы узнать, что с ними происходит, и проверить, как далеко они могут вместе зайти… А собственно, почему — «захудалая гостиница», уважаемые судьи, будьте снисходительны к ним, отведите глаза, отнеситесь к этому как к перевоспитанию меня-злодея… Давайте позволим им встречаться в прекрасном, просторном месте — на берегу моря, в красивом городе, на лугу в Рамат-Рахель рядом с пустыней, в дубовой роще над Кинеретом…
Что с нами теперь будет, — спросила ты в конце.
Да: что с нами будет?
Яир
Ещё немного… Не могу остановиться, словно, если я перестану писать — всё закончится.
Уже из твоего ответа на первое моё письмо я понял, что ты уведёшь меня далеко за линию моего горизонта, и всё же пошёл за тобой. Почему, зачем? Первым моим побуждением было прекратить сразу же, едва ты написала, как взволновало тебя моё письмо. Ты понимаешь, что написала так в самом начале, ещё не зная меня, — прямо и без всякой игры и притворства?
Это такая редкость, поверь мне, поверь специалисту! Я уже тогда сказал себе — она слишком хороша и невинна для твоих самовозбудительных игр. Прояви хоть раз благородство, и отстань от неё! И у Джека, наверно, была хоть одна женщина, которую он не выпотрошил?..
Ты, конечно, воспротивишься такому сравнению, но твоя прямота странным образом близка к тому, что ты назвала моими «выходками и фантазиями». Твоя прямота не есть нечто, само собой разумеющееся, по крайней мере, она не укладывается в рамки, принятые в ханжеском обществе. Это — прямота личная, исключительно твоя, она как поле битвы между силами, постоянно кипящими в тебе, а ты прикасаешься к ним ко всем, но это тебя не убивает — напротив! Хотел бы я научиться у тебя этой мудрости, но боюсь, что мне это уже не удастся…
Горюю ли я от этого? Да. И стыжусь. Ты, возможно, думаешь, что чувство стыда мне незнакомо? Не отнимай у меня права на стыд!
Ты знаешь, за всё время нашей связи я был тебе верен. В смысле — каким бы нелепым тебе это не показалось, я даже утратил (почти) желание смотреть на каждую проходящую женщину и фантазировать о ней или «пытать» с ней счастья. А если и соблазнялся на миг, сразу же чувствовал как ты (ты, а не Майя!), сжимаешься во мне от боли. Мне важно, чтобы ты знала, что никаких отклонений не было, а это для меня совсем непросто, по десять раз на дню меня переполняла гордость, что я — твой! Тебе, конечно, противно, что я горжусь своей «верностью». Действительно — в чём моя заслуга, ведь речь идёт об отступлении ко «второй линии» верности, и тем не менее…