— Туда хочу, — показываю пальчиком на яркие карусели.
Богдан издаёт смешок, смотрит на сахарную вату в моих руках и медленно кивает:
— Ну тогда веди.
***
Я тяну Богдана за руку и упрашиваю:
— Всего один раз, пожалуйста!
Он уже сказал «нет» пять раз, но я не теряю попыток его уговорить. Мне кажется, что один из аттракционов непременно придётся по вкусу этому серьёзному мужчине.
— Ася, нет.
— Всего один раз, Богдан. И я больше ничего не попрошу, честно, — я надуваю губы и умоляюще смотрю на него.
— Попросишь, — усмехается он. — Чувствую, попросишь. И не раз.
— Ну я же не прошу тебя усесться на розовую пони. Даже не на эти безумные корабли с переворотами, я же понимаю, что мужчинам твоего возраста противопоказаны такие перегрузки, — я закусываю губу и стреляю в него быстрым взглядом, оценивая реакцию на свои слова: не переборщила ли?
— У меня нет проблем со здоровьем, — скептически отвечает он. — Не думаю, что эти перегрузки сильнее тех, что я испытываю, трахая тебя, куколка.
— Обязательно быть таким грубым? — закатываю глаза. — Обязательно говорить все эти словечки?
— Уж прости, как ни назови, смысл не изменится. — отрезает он и меняет тему: — Если не пони и не корабли, то что? Автодром? Чёртово колесо? Стрела? — Он обхватывает мои плечи и крутит вокруг себя, показывая те аттракционы, на которых я не успела побывать.
— Пещера ужасов, — говорю я, и он резко останавливает меня. — Не испугаешься?
Я поворачиваюсь к мужчине с широкой улыбкой, но на его лице странное выражение. Он… словно и не здесь вовсе. Или не со мной.
— Богдан? — тихо зову я, и пелена в его глазах медленно рассеивается. — Всё в порядке? Ты словно призрака увидел.
— Всё нормально, — отмахивается он. — Если ты хочешь, давай сделаем это.
Легкомысленно целую его губы и выдыхаю: «Спасибо!», и мы идём к аттракциону и устраиваемся в одном вагончике.
Стоит только поезду тронуться, мы оказываемся в тёмном туннеле, и я сдвигаюсь ближе к мужчине. На очередном повороте прямо на нас из-за угла выскакивает скелет, и я вскрикиваю, вжимаясь в каменные мышцы своего мужа.
Он обнимает меня одной рукой, прижимая ещё ближе, если это возможно, и я поднимаю на него взгляд.
— Богдан? — зову я, словно он не смотрит на меня прямо в это мгновение.
— Что, куколка?
— Кажется, я влюбляюсь в тебя, Богдан.
Тусклый свет, задрожав беспокойно, тухнет, и мы остаёмся в полной темноте, всё так же не сводя глаз друг с друга.
Я уверена, что он ответит мне какой-нибудь грубостью, но мужчина сдержанно молчит. И когда мне кажется, что он просто проигнорирует моё признание, Богдан порывисто целует меня. Мягко, практически невесомо, так, что я млею под сладким натиском его губ.
Вокруг раздаётся страшный грохот, жуткий вой, и мы снова куда-то едем, но в целом мире сейчас существуем только мы вдвоём и зарождающаяся между нами нежность.
***
В какой-то момент мне кажется, что всё в моей жизни складывается идеально. Словно я заснула в кошмаре, а очнулась в прекрасной сказке, где чудовище, каким себя пытался показать Богдан в первые дни нашего знакомства, сбросил злые чары и оказался самым настоящим принцем.
Грубым, неотёсанным, со вспыльчивым характером… но только моим.
Словно тот, кто пишет мою судьбу, однажды промолвил, что я должна принадлежать ему и только мне будет принадлежать весь его мир.
По крайней мере, такими безоблачными стали несколько дней после моего признания. И хотя я не услышала ничего подобного в ответ, я чувствовала перемены в своём жёстком и упрямом муже.
Теперь он сам отвозит меня на учёбу и забирает после, навещает со мной бабушку, а вечерами мы гуляем и разговариваем.
Сложно представить, что мужчина с лексиконом неандертальца, со всеми этими грязными словечками и извечным «усекла?», окажется интересным собеседником, способным поддерживать разговор практически на любую тему.
Так, на выставке репортажной фотографии, куда мы зашли от нечего делать, Богдан задержался у одного снимка. На нём во всех красках был запечатлён квартал для бедных в Нью-Йорке, дети с голодным взглядом, измученные нищетой женщины, старики, кутающиеся в грязный картон.
— В твоём возрасте я мечтал изменить мир, — тихо сказал Богдан. — В нулевом меня призвали в армию. Нас забросили разгребать последствия военных действий, и я видел эту разруху, хаос, порождённый такими же пацанами, каким я был и сам, и неважно, кто по какую сторону стоял… Я видел истощённых от голода детей, которые месяцами сидели в погребах, женщин, которые теряли сознание от бессилия, стариков, которым приходилось хоронить целые поселения, и думал о возможности изменить этот мир. Я мог оказаться где угодно. В престижном европейском колледже, в университете Лиги Плюща, в любом столичном вузе, но зачем-то жизнь закинула меня туда, в хаос и разруху…