— Такая мокрая, куколка, — выдыхает, резко подаваясь тазом вперёд, сокращая расстояние до считанных миллиметров, вбиваясь до основания с пошлым, хлюпающим звуком.
Обхватывает ладонями мои бёдра, задавая ритм, и снова возвращается поцелуями к моей груди. Больше он не сдерживается. Вкушает соски, как отборные ягоды, издавая низкие гортанные звуки удовольствия.
Ему нравится.
Мне нравится, когда ему нравится. Мне нравится, что ему со мной нравится.
Я расслабляюсь, позволяя ему направлять меня к конечной точке нашего безумного наслаждения: когда я выгибаюсь под собственные стоны, когда он не отпускает, не позволяет отстраниться, тяжело дыша в мою грудь, рвано, горячо, между хриплыми стонами и финальными толчками, особенно дикими и необузданными, когда он скрещивает руки на моей спине, создавая крепкий кокон из своих объятий, когда горячие струи семени ударяют по моим оголённым нервам, продлевая секунды сказочного удовольствия…
Я блаженно закрываю глаза, опуская голову на его плечо. Кончики пальцев с грубой кожей рисуют узоры на моей спине, пока огромное тело Богдана сотрясается от частых глубоких вдохов и протяжных выдохов подо мной.
— Я передумала, Богдан, — тихо говорю ему, и он поворачивается, чтобы взглянуть в моё лицо. — Мне не кажется. Я точно влюбилась в тебя.
Вечером мне не спится. Я всё лежу и смотрю в потолок в надежде, что Богдан придёт ко мне, как и в предыдущие ночи, но его нет. Не хочу думать, что причина в моём признании, но, судя по всему, так оно и есть.
Стоило только ему слететь с моих губ, как Богдан напрягся рядом со мной. Его грудь начала подниматься чаще, и, хотя на лице сохранилась маска безразличности, глаза выдавали смесь обуревающих мужчину эмоций. Вот только я не смогла разобрать ни единой.
Богдан привёл себя в порядок и молча протянул мне мои вещи. Одевалась я уже на ходу. Он не спросил, куда я хотела бы поехать, а я не смела произнести больше ни звука. Внутри меня растекалось жидкое пламя разочарования. Как и любой другой юной и влюблённой особе, мне хотелось, чтобы объект моей страсти отвечал мне взаимностью. А он же… отвечал мне холодностью и отстранённостью.
А теперь, по всей видимости, снова вернулся к политике полного игнорирования моего существования. По крайней мере, стоило нам вернуться домой, как он скрылся в своём кабинете и не спускался даже к ужину.
Время уже ближе к одиннадцати, и я выползаю из-под одеяла и крадусь босыми ногами по холодному полу в сторону спальни своего мужа, но слышу его голос из кабинета.
Он снова разговаривает с кем-то по громкой связи. Невольно я замедляю шаг и прислушиваюсь. Из-за плотно прикрытой двери мне тяжело разбирать слова собеседника Богдана, его же фразы, хоть и звучат приглушённо, но вполне понятны.
— Что же, я рад за тебя, Иезекииль Севастианович. Доброго здравия ещё на сотню лет!
— Ох, если бы, мальчик мой. Боюсь, что это последнее путешествие такого рода в моей жизни. Нынче тяжело даются расстояния.
— Не наговаривай, дядя Изя. Уверен, ты во многом ещё не раз дашь фору молодняку. Мне-то уж точно!
Слышится хриплый смех, который прерывается еле слышным вопросом, но я не разбираю слов.
— Асе нужно попасть на приём в ближайшее время. — говорит Богдан. — Мне нужно, чтобы ты сам осмотрел её и перевязал трубы.
— Ты с ума сошёл? — восклицает старик и чеканит каждое слово: — При всём уважении, Богдан, девочке, только вступившей во взрослую жизнь, проводить операцию по стерилизации просто кощунственно! Ни один врач в здравом уме не станет этого делать, а те, кто решится, легко могут остаться без лицензии. Ты и сам подумай, тебе, в первую очередь тебе, мальчик мой, это надо?
— Мне надо, чтобы не было никаких последствий. Никогда. Я и сам пройду необходимые процедуры. Не думай, что я планирую заставить её пройти через это в одиночку. Но мне нужны гарантии, что она никогда не родит мне или кому-либо ещё. Если бы дело было только во мне, я бы не поднимал этот вопрос.
— Ты не знаешь, чего будешь хотеть через год, три, пять. Не лишай себя возможности обрести долгожданное счастье…
— Иезекииль, мне будет достаточно того, что есть. О большем я никогда не посмею попросить, как бы мне этого не хотелось. Причины ты должен понимать. Но если когда-либо случится так, что мне придётся освободить Асю, если я не смогу больше стоять щитом и контролировать ситуацию, я не могу и мысли допустить, что всё было напрасно. Ты должен мне помочь. Или я найду того, кто сделает то, что нужно.
— Ты сбрендил, пацан! Услышь ты меня, пожалуйста! Хасан не будет жить вечно. История порастёт мхом…