— Что тут у нас, Тагоев? — слышится за спиной голос Хасана.
Если бы я мог удивляться, я бы поразился до глубины души. Лично приехал. Надо же!
— Вся семья погибла?
Хотел бы я, чтобы так и было. Потому что я не знаю, как сдержать слово и не стать свидетелем очередной кошмарной расправы. Даже несмотря на то, что я привык ненавидеть это дитя, я больше не желаю его смерти. Перегорел. Да и желал ли на самом деле? Ненавидел ли? Я хотел, чтобы этого ребёнка не существовало, а это не одно и тоже.
Хасан становится рядом со мной и смотрит вниз. Сегодня он правит этим кровавым оркестром. А назавтра в газетах напишут: по трагичной случайности. Что придумает этот конченый ублюдок? Возможно, если бы я до сих пор был способен чувствовать, мне было бы даже самую малость любопытно послушать их варианты. В моей собственной голове сгенерировалась уже целая куча идей, как избавиться от младенца.
Взгляд невольно скользит до сцепленных на крохотном тельце, мертвенно-бледных, застывших навеки в этом скрюченном состоянии пальцев его матери. А мысли возвращаются снова и снова к нашему последнему разговору, и я смотрю на сам предмет обсуждений.
Маленькая девочка сверлит меня карим взглядом и сосредоточенно дёргает ручками и ножками. Словно если бы могла, попросту бы встала и ушла. Она морщится и издаёт вопль недовольства.
Да кому бы понравилось лежать под дождём без возможности шевельнуться? Вот и ей не нравится. Человек же.
Хасан опускается на корточки рядом со мной и вырывает тельце девочки из рук умершей матери. Я не думаю по этому поводу. Если начну сейчас, то потеряю суть происходящего. Не пойму, как и когда мне нужно будет вмешаться в ход истории, чтобы изменить её.
Не в отношении целого мира, но в отношении одного конкретного младенца.
— Что ты сейчас чувствуешь, Тагоев? Мечтал ведь прихлопнуть выродка своей бывшей подружки, а? Испытываешь облегчение сейчас, когда у тебя появилась эта возможность? Когда можно безнаказанно уничтожить мерзкий плод связи своей любимой женщины с ушлым гондоном Дубравиным?
Хасан хохочет, от чего ребёнок в его руках начинает беспокоиться. Я не хочу быть здесь. Мечтаю провалиться сквозь землю, в самое чистилище, где мне самое место. Убивать людей по принципу причастности к семейному бизнесу, такому же кровавому и нелегальному, это прямо венец моего существования на этой земле. Но то, что здесь происходит, от начала тормозного пути машины Дубравиных до бездушного убийства их новорождённого ребёнка, и есть та самая пресловутая расправа с целью получения части бизнеса обратно в руки первоначальных владельцев.
— Свернуть ей шею, и дело с концом, — широко улыбается Хасан.
Позади меня слышатся звук опускающегося вниз окна и раздражающий меня голос, скрипучий и наигранный:
— Пап, да утопи ты его в луже, как котёнка. Было бы ради чего под дождём мокнуть.
— Скройся, Гузель, — глухо предупреждаю я, и Хасан смотрит предостерегающе.
Но мне плевать на его угрозы. За ним косяк. Это он подсунул Тагоевым бракованный товар. И она не должна иметь права голоса.
— Папочка просто не оставил мне выбора, крошка, — серьёзно говорит Хасан младенцу. — Это хреново, да, Богдан? Если бы Дубравин не полез к адвокату с правом переписать свой кусок на прямого наследника, ничего бы этого и не было. А теперь… мы же не станем рисковать, да, Богдан?
Я родился в мире, где грязный семейный бизнес переходит по наследству. От мужчины к мужчине. От отца сыну. Или внуку, за неимением сына.
Я отказался от доли отца, едва получил право голоса. Тогда мой старик начал воспитывать под себя сына Рашиды и взял в долю её мужа. Пока они все не погибли, я держался в стороне от этого. Хотел держаться.
Во избежание кровавой бойни за исполнением порядка следят специальные сторонние люди. Они сидят на жирном проценте с оборота совместного проекта и не лезут в ведение дел. Их не интересует вопрос разделения между тремя семьями, как мы решаем проблемы поставок и сбыта наркотиков и оружия с ближнего зарубежья, как и где мы это добываем. Их интересует только, чтобы процент бесперебойно капал на их счета. Любые дрязги между нами, организаторами этой преступной деятельности, больно ударяют по карману каждой стороны и жёстко караются этими смотрителями. «Адвокатами», как их называет Хасанов.
Кто эти люди, где их нашёл ещё мой дед, мне неведомо. Но я знаю, что всегда есть тот, кто следит за течением дел и соблюдением всех условий и договорённостей.