Ида улыбается своим фантазиям и поглаживает тонкий лист филодендрона, похожий на причудливый старинный музыкальный инструмент. Вы ведь не станете так делать, мысленно произносит она, произносит не всерьез, но через миг – за миг до того, как она отнимет пальцы от нежного, изящно вырезанного зеленого листка, – приходит шелестящий тихий ответ: нет, мы не станем, нет, ты нам нравишься, ты заботишься, нет, нет, мы тебя любим.
В середине июля уходит в отпуск Сима, а за ней – Мария Силантьевна, которая работает еще дольше Иды, она у них и за бухгалтера, и за секретаря, и за все остальное, с живым не связанное. Симу по возвращении Валентин Петрович зовет к себе в кабинет, и оттуда она вылетает раздосадованная и раскрасневшаяся и проносится по центральному проходу оранжереи и, долетев до Иды, притормаживает и мерит ее злобным взглядом. Сима – затюканная, сутулая, неухоженная тетка с бесцветным лицом – не произносит ни слова, но Ида прекрасно слышит ее. Тебя-то не тронут, конечно, ты ж у нас незаменимая, ты ж инвалид, а что мне ребенка кормить, то его не волнует, козел, вот козел, вот сволочь. Ида поворачивается к ней и смотрит. Листья и стебли вокруг вновь колышутся напряженно: чувствуют Симину злость. Сейчас она напоминает Леночку в тот день – Леночку тогда обидел муж, и она пила коньяк прямо в оранжерее, и накрутила себя к вечеру, и захотела что-нибудь уничтожить, и дальше получилось то, что получилось. Сима трезва, но она тоже может взбеситься. Тоже может повредить что-то, причинить кому-нибудь боль, и Ида настороже.
Однако Сима не делает ничего, лишь напоследок бросает на нее полный отвращения взгляд и покидает оранжерею навсегда.
Какое-то время спустя появляется Валентин Петрович, уныло обтирает рукавом перевернутое ведро, служащее Иде табуреткой, стремянкой и столиком, присаживается. Он частенько приходит к Иде, чтобы найти утешение в горестях, – проблемы с бюджетом, проблемы с сердцем, проблемы с детьми и внуками. Ида закономерно не вносит в разговор никакой лепты – даже не смотрит в его сторону, занимается своим делом, – но, возможно, именно это и привлекает директора. Ведь большинство людей говорят слишком много.
– А что я-то могу, вот скажи на милость? Что? Думаешь, мне это нравится? Не нравится, уверяю, совсем не нравится. – Тон у Валентина Петровича такой, как будто она ему возражает. – Мы прибыли уже сколько месяцев не приносим. Практически в минус работаем. Как мне штатные единицы объяснять?
Ида наносит широкой кисточкой специальный состав на кору теофрасты.
– Мне, чувствую, скоро предстоит и Марии Силантьевне предложить на полставки… Ох, не знаю. Согласится ли? Пока не то чтобы край, но уже недалеко.
Листья и ветки покойно нависают над Идой и Валентином Петровичем. Влажно. Тепло. Директору слишком тепло: он оттягивает воротник. У него сердце.
– Кто сейчас в оранжерею пойдет? Пенсионеры, льготники? Рекламы в Интернете купить – так не на что. Кофейную машину вот поставил…
Против кофейной машины Иде возразить нечего – разве то, что ее надо кому-то обслуживать, а Ида с техникой не очень. Кроме того, стаканчики потом валяются по всей оранжерее. Хотя со школьным выпускным вечером не сравнить. При ней в оранжерее провели один-единственный, и от воспоминания о последствиях Ида всякий раз скорчивается. Главное – ей ведь пришлось уйти тогда: Валентин Петрович сказал очень настойчиво, Идочка, дорогая, иди-ка домой, слышишь, не надо здесь оставаться. Ида до сих пор не может себе простить. Того, что она увидела, придя наутро. Того, что сделали с живым. А оно не могло защититься, ведь Иды рядом не было.
Не надо, ты всегда защищаешь, всегда, заботишься, мы любим тебя.
Растения чутко воспринимают ее настроение, вбирают в себя побегами и листьями, как живыми зелеными антеннами. Они слегка шевелятся, почти незаметно, но, если приглядеться, можно уловить. Ида приглядывалась так много раз и видела, видела. Ток влаги в тканях заполняет клетки по очереди, вода переливается из одной крошечной камеры в соседнюю, и лист раскручивается, побег выпрямляется, и целый куст клонится в ту сторону или в иную. Некоторые из них могут двигаться по-настоящему, думает Ида, хотя в оранжерее таких нет. На самом деле Ида думает, что двигаться могут все. Просто им это несвойственно.