– Ладно, Идочка, пойду. Там шланг опять лопнул, а Степу не вызвонить… Ну, завтра.
Валентин Петрович, покряхтывая, поднимается, отряхивает и одергивает брюки и, сделав слабый жест в сторону Иды, бредет к себе. Не говорит, что ей бояться нечего, что ее не сократят, – говорить не нужно, Ида это знает.
А шланг и правда лопнул, но до завтра она ждать не может, потому что два дня были жаркими и земля пересохла. Полить надо сегодня вечером, обязательно. Строго говоря, клумбы вокруг стеклянного купола – это уже не оранжерея, но Инга не делает различия и, как только солнце спадает, начинает набирать воду, у нее целых два ведра, можно наливать и носить по одному, по очереди, а можно и оба. И в лейку потом.
Ида занимается этим два часа подряд: набирает, носит, переливает, носит, набирает. В какой-то момент вскидывает голову, убрать с глаз слипшуюся прядь, и, кажется, замечает в окне административного здания Валентина Петровича, который, в свою очередь, видит ее. Помочь ей он не выйдет – конечно нет: он не настолько хорошо относится к ней и к оранжерее, и Иде в голову не пришло бы. Но он ее и не уволит. Никогда.
Без нее оранжереи просто не будет.
Что это, что ты наделала, что…
Не поднимайся, нет. Посиди здесь. Послушай.
Сиди.
Ты ведь хочешь слушать. Тогда посиди тихо.
Смотри на меня, смотри, смотри, просто смотри и слушай, ты можешь услышать их.
Тихонько.
Сиди.
Ида вскидывается на постели с придушенным вдохом, машинально тянет руку к губам. В кошмарах она иногда почему-то слышит собственный голос. А ведь его не было – никакой силы у слов нет, и они здесь лишние, ненужные. Это Леночка всегда говорила, много. Леночка еще и дымила как паровоз.
Она чувствует, как футболка облепила мокрое тело. Под одеялом сыро, душно и жарко. И душно. И сыро.
Ида глубоко вздыхает, скособочившись, спускает ноги на пол и тянется к спинке стула за халатиком. Через полчаса, наскоро причесавшись, она выходит из дома.
Начало пятого. Фонари на улицах горят в лучшем случае через один, освещая яично-желтые листья на застывших во тьме деревьях. На некоторых улицах фонарей нет и вовсе, но темнота Иду не тревожит. Она ходит этой дорогой много лет, знает ее наизусть и даже со своей неровной походкой обычно не спотыкается.
Оранжерея погружена в густой мрак и напоминает спящего кита в толще воды. Над служебным входом, однако, горит тусклая сигнальная лампочка, и Ида снимает с сигнализации – она много-много лет ходит этой дорогой, у нее есть ключи от всех дверей, в оранжерее для нее нет ничего запретного, – отпирает и оказывается внутри.
Это не впервые. Ида неоднократно приходила сюда ночью, но всякий раз заново поражается тому, насколько иначе звучит и ощущается живое в темное время суток. Шагнув в застекленный ангар, она застывает, прикрывает глаза и вслушивается. Растения дышат. Ида чувствует тонкие струйки воздуха, испарения от листьев и земли, которые текут в разных направлениях, мягкими лентами обволакивают ее тело. Шевеление. Вибрация.
Не зажигая свет, она добирается – не в свой закуток, где ей безопасно, где у нее столько работы, – а в самый центр парниковой части. Останавливается, роняет с плеч пальто и усаживается на него, на выложенную плиткой площадку у небольшого каменного водоема. По поверхности дрейфуют водные растения; Иде давно хочется вырастить там амазонскую Викторию, но Виктория в одиночку займет все место, и куда тогда девать остальных? Расширить бассейн Валентин Петрович не даст. Директор не даст теперь вообще ничего: у них же нет денег. Нет рентабельности. Нет посетителей. Хотя она, Ида, работает неутомимо и безукоризненно и знает это. Все растения в оранжерее в очень хорошем состоянии, насколько возможно хорошем. Разве не работа директора – следить за тем, чтобы всё остальное – деньги, посетители, рентабельность – тоже было в хорошем состоянии?
Она рассеянно кладет руку на бортик бассейна, окунает фаланги в темную теплую воду, где их тут же мягко касаются, окутывают чьи-то мохнатые корни, похожие на волосы утопленницы. Ида откидывается назад на локтях, потом опускает лопатки на жесткую плитку и лежит так, глядя в стеклянный потолок. Небо светлее, чем окружающие Иду глухие черные силуэты, и кажется, будто они перемещаются, обступают ее хороводом. На самом деле это перемещаются звезды. Но многое зависит от точки зрения, ведь правда?