Грибы сошли, только склизкие опята еще громоздились на пнях. Пошли косы дожди, без рогожи не поедешь. Рыбалка не задавалась. По дороге к Пыжу они с Елкой сворачивали на клюквенное болото, Орька скоренько набирала туес с горкой и все так же, под собачий лай, меняла мокрую крупную клюкву у охранников страшных ворот на казенный хлебушек. Они клюкву на самогоне настаивали, для начальства. Аппарат-то вон у них в землянке в пихтовнике. Им все мало было, только: «Носи, почта, еще, пока ягоду не замело!» Добры мужики дак. И опять, как только она этак посудила, вмешалась пошибка: старый охранник, приняв газеты и мешок с разномастными письмами, опростал в ушанку туесок, полюбовался крупной клюквой да вдруг сказал: «Погодь, дочка!» – и вынес из караулки рваный черный ватник:
– Холодина-то, а ты раздетая. На-ко вот. Собаки подрали, да ниче, заштопашь!
Ватник вонял мужицким потом, но грел. Батя так же вонял, как уработается… Чем знам, мож, это батин и есть? Ох, нет. Он под Соликамском сгиб, а это Вишерский ИТЛ… Ладно, сгодится Орьке ватник, спасибо.
Ну-ко! Чего бы теперича ей надо? Чего пожелать? А, пошибка?
Ехала через Красный Пыж, оглаживая ватник, чтоб дыр не видно, а тут навстречу конвой при телеге, а в телеге-то председатель расхристанный да уполномоченный с женой в красных соплях. А и правильно. А и туда им и дорога, нелюдям, за высокий забор ИТЛ, где кобели страшные заливаются. Усмехнулась и поехала себе дальше. Спасибо, пошибка!
Лес стоял черными кольями до неба, до самых звезд. По обочинам белел иней. По горам, далеко, выли волки. Елка ничего, только ушами стригла. Орька тоже волков не боялась. Осенью волкам сытно. Хотя… И зимой не трогают. Там вон за зоной не только рудники да штольни… А глухое ущелье, и, грят, покойников прям туда и… освобождают. Сыты волки в горах.
В селе, как вымершем, слышно было, как сукой воет в избе председательша. В окнах дрожали тусклые огоньки. Когда Орька свернула уж к конюшне, вдруг один из дядьев, материн брат, из избы выскочил, догнал да сунул ей в руки мягкий узел:
– Тебе, девка! Езжай, не останавливайся! Не губи!
Узел оказался из платка материного выходного. В конюшне, обиходив Елку, Орька его развязала: из их пропавшего сундука сорочка да полотенечко вышито, домом пахнут, а еще луку три головки, сала шматочек да рубль мелочью в тряпочке.
Чего это они?
Уж в потемках жена другого дядьки в окошко стукнула, а как Орька отперла, втащила в сени полмешка картошки и дедов полушубок:
– Сгодится зимой-то тебе по почтовому делу кутаться! И валеночки вот, моя Катька выросла, а тебе как раз, прости уж, что подшиты! Не губи только, Орька, родня мы все ж!
Новый, сорок первый год Орька встречала в родной, починенной дядьями, начисто отмытой бабами избе. На полочках по темным бревенчатым стенам – учебники с Лениным, мешочки с крупой, с мукой; по углам пучки зверобоя и пижмы. На столе под бабкиным светцом мочена брусника да солены грибы – это сами летом припасли с Елкой; да тети-Дунин изюмчик из Ферганы, да картошечка томлена, да квашена капустка, да сальце, да конфеты-подушечки – кое родня принесла, кое еще кто поклонился. Голуба рюмочка на припечке посверкивает. Елка, мила подруга, в стайке, сена ей полный сеновал и овса полнехонек ларь – это уж председательша распорядилась. В избе на почетном месте в красном углу – почтальонска торба. Наново застекленные окошки – в бабкиных занавесках с васильками и лошадками. В побеленной, сияющей от счастья печке – пирожки с грибами, с морковкой, с брусничкой – поминок по матери, угощение для гостей, для родни, вот придут скоро. Хорошее – для хороших!
В конце апреля, по ленинской амнистии, а по правде-то по пошибкиному промыслу, вернулся едва живой, желтый и страшный, в черном ватнике Тит и долго плакал, уткнувшись бритой головой в Елкину гриву с косичками. Елка, кажись, тоже плакала. Ну и Орька. А думала, никогда плакать не будет.
В мае она сдала Титу Елку и почтальонскую торбу. Тит сделал пробну ходку в горы, на Пыж и дале, принес Орьке кукан окушков. На следующий раз снизу с вишерской Красной Пристани, принес письмо. Не казенно – в конверте городском.
В июне Орька в новом платье-татьянке пришла в правление, сказала председательше: