Локи прикрывает глаза, оставляя жену стоять неприкаянной посередине комнаты. День с братом его изрядно выматывает. Не то чтобы Локи был не рад провести время вместе, но… В отличие от Тора, ностальгировать по былым временам, вспоминая сюжеты прошлого, для него оказывается болезненно. Каждое воспоминание, связанное с матерью, отзывается в нем тупой болью. Каждая фреска на сводах отзывается в нем тупой болью. Каждый уголок дворца, в котором она любила бывать, отзывается в нем тупой болью. Решение Тора — отдать покои Фригги Сиф — отзывается в нем приступом ярости. Будь он на его месте, он бы сохранил их, как есть, нетронутыми и закрыл, повесив пару-тройку запирающих заклятий. Но Локи царь совершенно другого мира, а здесь, в Асгарде, — он только гость. У него больше нет прав на какие-либо решения (как будто раньше они у него были). Он больше не царевич. И даже не ас. Он тот, кому нужно немного успокоиться, чтобы по привычке не поднять на уши весь Гладсхейм какой-нибудь изощренной выходкой. Локи больше не завистливый юнец, ищущий одобрения у Всеотца. Он царь. И он не может позволить себе запятнать ни свою репутацию, ни репутацию своего мира.
— Иди сюда, — он ленно простирает руку среагировавшей, как по команде, Сигюн.
Она та, в ком Локи беспрецедентно находит успокоение. И в некотором роде он даже становится от нее зависим. Сигюн мягко опускается на его колени, кладя руки на шею. Молча. Без лишнего шума, без лишнего звука, таких ненужных сейчас вопросов. Он обнимает ее за талию крепкой хваткой, откидывает голову на мягкую спинку софы и спрашивает, требует занять его мысли, упиваясь нежными пальчиками, оглаживающими висок:
— Как прошла прогулка с Сиф?
Сигюн начинает медленный убаюкивающий рассказ. И по мере его течения Локи изредка кривит губы в ироничной усмешке. Какой-то до боли нехорошей и давящей. Сигюн впервые читает в его ставших такими родными фирменных усмешках именно такой оттенок — нехороший, злобный в какой-то мере. Это заставляет где-то внутри теплого, пышущего золотом, сердца залечь пласт нервозного волнения и опасения. Опасения, что былой мир вернет ее мужу былую тягу к жестокости. Сигюн не хочет видеть его таким. Сигюн не хочет узнавать его таким. Сигюн — не та царевна, которая ждет «принца на белом коне», подобно сюжетам в сказках. Но она не хочет развенчивать ту сказку, которая сложилась вокруг нее. Она готова сделать все, что угодно, чтобы ее муж не вышел из прогрессирующей ремиссии. Даже отказаться от дружбы с той, кто за короткий срок стала ей хорошей подругой.
— Вижу, вы нашли с Сиф общий язык.
Сигюн прикусывает нижнюю губу, опуская взгляд. Его глаза все еще закрыты, но, кажется, что вот-вот распахнутся и вопьются в нее с осуждением. Однако вопреки ожиданиям, царь Йотунхейма говорит:
— Это хорошо.
— Хорошо? — не удерживается от вопроса Сигюн. И вот теперь-то она встречается с его пленительными изумрудами.
— Конечно. Она ведь жена Тора. Или у тебя есть какие-то свои соображения по этому поводу, милая?
— А… нет. Просто припоминаю ваши слова.
— Ну… Сиф может многое рассказать тебе обо мне, чего бы я не хотел доносить до твоих ушей, — намекает он о своем нелучшем прошлом и весело ухмыляется. — Впечатление испортится.
— Вы сами знаете, что я независима от чужого мнения. Иначе бы ни за что не вышла за вас замуж.
— Это точно, — скалится он.
— Что вас так утомило за несколько часов?
— Тор, — дает царь Йотунхейма лаконичный ответ. — Бывает, он действует на нервы.
— Разве сегодня не тот день, когда между вами не должно быть никаких распрей?
— Их нет.
Локи многозначительно улыбается. Ему совершенно не хочется посвящать ее во все тяготы лежащих на его плечах грехов. Один из которых всегда будет давить несчитанным грузом. Локи — та причина, по которой погибает его мать. Он почти убивает Фриггу собственноручно. Никто не должен когда-либо узнать об этом. Он будет вечно нести на себе вину за это — единолично.
Сигюн ждет продолжения какое-то время. Он что-то недоговаривает. Что-то важное, и почему-то, она уверена — страшное. Сигюн хочется узнать это «страшное». Но она нутром чувствует: молчание — красноречивый намек о том, что есть такие секреты, которые она просто не должна знать по определению. Сигюн тяжело выдыхает и в итоге просто долго и трепетно целует мужа в щеку. Она переводит тему:
— Когда начинается памятная церемония?
— Сразу после вечерней трапезы.
***
«Церемония поминовения Всематери очень похожа на похороны, — говорит Сигюн царь Йотунхейма. — С разницей лишь в том, что вместо огненных фонарей, отпускаемых в небо, зажигают просто крупные свечи и всю ночь смотрят на их огонь, воздавая память. Воздавая почтение, воздавая уважение, воздавая благодарность. Воздавая любовь».
Сигюн никогда не была свидетельницей чего-то подобного в Ванахейме. В их мире вообще никогда не было принято поминовать усопших. В их мире всегда считалось, что души, потерявшие плотскую оболочку, уходят в землю и заботятся об оставшихся на поверхности, давая плоды в виде цветов, овощей и фруктов. Тем самым, не умирая никогда. Еще одна красивая сказка родом из давних темных времен. Суровая же реальность совсем иная.
Та реальность, которая предстает перед Сигюн в ночь Модранехт, поражает ее своей красотой и будоражит все внутри в совершенно неуместном ситуации восхищении. Тысячи асов, тысячи тысяч, выходят из домов воздать память своей прошлой царице. Да так, что весь Асгард от Гладсхейма с царской семьей до рубежа мира с залой хранителя Бивреста окрашивается в пламенное золото.
***
Локи сонно разлепляет все норовящие вновь закрыться веки. Он устремляет тяжелый взгляд в потолок. Ночь молчаливого самобичевания, а затем краткая дремота выбивают из него всю энергию. Откровенно хочется только одного — кому-нибудь свернуть шею. Кому-нибудь, кто не в его постели посапывает, сладко свернувшись комочком, под боком, разметав по золотым простыням не менее золотые волосы. Локи скашивает взгляд на эту непростительно соблазнительно-непорочную женщину, что так и хочется стащить с пути благодетельности. Он поворачивается набок и простирает руку к ее лицу в желании откинуть упавшие на глаза локоны. Локи замирает на долю секунды и хмыкает, возвращая себе йотунскую личину. Ночь Модранехт закончилась. Настал час неспокойного Йоля — Локи больше не нужно играть в порядочного аса, скорбящего по матери (хотя последнего не отнять). Время вернуться к тому, кто он есть. Время стать отчужденным, внушающим страх, царем Йотунхейма. А его женушке — его царицей. Он очерчивает костяшкой пальца прижатый к губам кулачок. Кольцо с алмазом на левой руке безымянного пальца окрашивается обратно в белое золото.
Сигюн ежится под его прикосновением и сильнее кутается в одеяло. Локи усмехается. Такая до боли невинная реакция, что даже тошно. Невинная и странная, ведь из-за связующей руны такого быть не должно. Вероятнее всего, всему виною слишком высокие температуры Асгарда по сравнению с Йотунхеймом. Локи вдруг ловит себя на мысли, что глупо пожирает взглядом сонное личико. Ну это уже никуда не годится. Он стирает наползшую кривоватую улыбку с лица и сам с себя закатывает глаза. Садится на постели и откидывает в сторону одеяло, свешивает ноги с кровати. Сзади слышится потягивание с вымученным мычанием и затем сонный вопрос: