Сверху на первой странице крупными буквами было напечатано слово «Приговор». Внизу слова были помельче, но Ванята все равно с налета прочел их. В старом букваре черным по белому было написано:
«За трусость и малодушие ученика шестого класса Пузырева приговорить к высшей мере. Взыскать с него полмешка сахара. О позорном поступке Пузырева сообщить его бывшему другу Самохину по месту жительства. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Аллюр три креста! Аминь».
Ванята прочел приговор, опустил букварь. Все сидели тихо и настороженно. Только Марфенька не выдержала, прислонила платок к глазам и громко всхлипнула. Пыхов Гриша перестал писать свой протокол. Он положил ручку на краешек чернильницы и, заикаясь от волнения, сказал:
«Это вранье! В букваре «аминей» не бывает. Я сам читал. Это только попы кричат «аминь». Когда нашего деда хоронили, поп тоже аминькал. Это Сашка Трунов сам туда дописал».
Вокруг поднялся страшный шум и крик. Вороны, которые до этого смирно сидели на березе и слушали, что происходит внизу, стаей взмыли с веток. Они летали кругами над полем и кричали на своем быстром, картавом языке: «Сашка врун! Сашка врун!»
Сашка Трунов даже затрясся весь от такой неожиданности. Он выбежал из-за стола, выхватил из рук Ваняты букварь и показал его всем ребятам, как показывают в классе наглядные пособия.
«Я ничего не дописывал! — крикнул он. — Читайте сами. Я не врун. Тут точно написано — «аминь». Аминь — это значит Пузыреву крышка!»
Сашка возвратил букварь с «аминями» Пыхову Киму и сурово, подчеркивая в предложении каждое слово, сказал:
«Матрос Сотник, приведите приговор в исполнение!»
«И не подумаю! — сказал Сотник. — Сначала надо разобраться. Тоже мне сказал!»
«Уже разобрано. Прошу выполнять».
«Все, ан не все, — сказал Сотник. — Марфенька вон про кольцо говорила. Может, он и в самом деле в колодец лазил...»
«При чем тут колодец?»
«При том... Думаешь, шутка туда залезть? Он тетке Василисе вон как уважил. Это ей память на всю жизнь. Тут надо тонко решать. Тыр-пыр — не выйдет. Это тебе оргвопрос! Может, Пузырев личные качества имеет. Верно, ребята?»
«Верно!» — прокатилось вокруг.
«А если так, послабление ему от нас будет. Это в наших руках».
Сотник обернулся к Ваняте, строго спросил:
«Лазил ты в колодец или нет? Отвечай без трепу!»
Ванята молчал.
«Ну?» — еще строже спросил Сотник.
Пыхов Ким, который стоял рядом, с букварем в руках, вспыхнул, как огонь. Он толкнул Ваняту в бок и шепнул:
«Ты говори: лазил, мол, и все. Тебе трудно, что ли? Говори: «лазил»!»
Ванята поднял голову, обвел всех тяжелым взглядом.
«Не лазил! — сказал он и заскрипел зубами. — Нечего жалеть. Я не кошка!»
Сотник вышел из-за стола. Раньше он был в комбинезоне и полосатой тельняшке. А тут вдруг очутился в коротком, забрызганном морской волной бушлате и бескозырке с двумя золотыми лентами на плече. В руках Сотника был черный морской карабин.
«Ну, тогда следуй вперед! — сказал он Ваняте и поддал ему стволом карабина под одно место. — Иди, иди! Достукался, братишка!»
Сотник привел Ваняту на высокий обрывистый берег. Внизу клокотали и пенились морские волны. Поблескивали острые черные валуны. Сотник отмерил семь шагов, обернулся к Ваняте и сказал:
«Становись к обрыву! Будешь знать, как сахар колхозный портить! Сейчас я тебя, гада, кокну!»
Он поднял карабин, приложился щекой к прикладу. Сверкнуло жгучее желтое пламя, просвистела и пробила навылет Ванятино сердце горячая свинцовая пуля.
— Мама! — закричал, умирая, Ванята. — Мамочка!
В избе вспыхнул свет. Что-то белое бесшумно пронеслось по комнате. На лоб Ваняты легла теплая, мягкая рука.
— Ванята, ты что, сыночек? Ванята!
Ванята открыл глаза. Сквозь пелену тумана вышло и вновь спряталось, будто за косматую тучу, знакомое лицо. Минута — и вместо матери снова появился Сотник с черным карабином в руке.
«Стреляй, раз ты такой! — крикнул Ванята. — Стреляй!»
Хлопнула дверь, пахнуло на миг ночной свежестью, и вновь комнату наполнила липкая, жаркая духота.
Вскоре шаги вернулись. Теперь мать была в широком белом халате с красным крестиком на кармане. Она пощупала Ванятину голову и каким-то грубым басовитым голосом сказала:
— Придется колоть. Повернитесь, молодой человек!
Ваняту перевернули на живот. Он не почувствовал укола, потому что снова провалился в глубокую, раскаленную докрасна пропасть. Только ночью он кое-как выбрался из западни. Было ему уже чуточку легче. На лбу лежала мокрая тряпка. По щеке сползали на рубашку мелкие холодные капельки.
Утром белый халат с красным крестиком снова появился возле Ванятиной кровати и снова назвал его молодым человеком.
— Живешь? — спросил этот халат Ваняту.
Ванята слабо улыбнулся, узнал старую седую докторшу, которую видел недавно в поле с зеленой брезентовой сумкой на плече.
— Живу, — ответил Ванята. — Пить охота...
Ваняте влили в рот ложку чего-то соленого и дали запить теплым, пахнущим лекарством молоком. Потом его снова повернули на живот и снова укололи. Теперь уже два раза — в одну половинку и в другую.
— Ну спи, — сказала докторша. — Это — главное лекарство. Не хочется, а ты спи. Умеешь так?
Ванята кивнул головой. Если надо, он будет спать. Какой тут разговор!
Вслед за докторшей ушла и мать. Потом она прибегала несколько раз с фермы, поила Ваняту теплой скользкой микстурой и заставляла есть жидкую, как мираж, манную кашу.
Сначала Ванята только делал вид, будто спит, потом уснул по-настоящему. Проснулся он часа в два дня. Лоб у него был почти совсем холодный. Но горло все еще болело, и в голове кто-то глухо и отрывисто стучал кузнечным молотком. Ванята полежал, поразмышлял и решил, пока есть время, написать письмо Грише Самохину.
Он опустил ноги с кровати, нашарил там тапочки и осторожно, будто по скользкому, гибкому льду, пошел по избе. Разыскал в чемодане тетрадку и, придерживаясь рукой за стенку, пошел к кровати.
Долго лежал, собирал мысли, потом положил тетрадку на книгу и стал писать. Письмо получилось короткое и невеселое.
«Здравствуй, дорогой друг Гриша Самохин!
Я живу ничего. Только заболел, и мне сделали три укола. Письмо я твое получил давно. Я тебе уже написал два письма, а ты до сих пор молчишь. Я хотел сам поехать в село и узнать про то дело, о котором ты писал. Но тут было такое дело, что я сразу не мог поехать. Я тебе потом все напишу. Наверно, ты, Гриша, все перепутал. И я не могу тебе сразу поверить. Ты мне напиши все подробно про отца, а то я тут волнуюсь и целыми днями переживаю.
Твой друг Пузырев В.».
Ванята свернул письмо вчетверо и спрятал его под подушку. Ему снова захотелось спать. Теперь сон был легкий и чистый. Говорят, в такое время люди растут, а некоторые, кому это надо, выздоравливают. Ванята спал долго. Когда он проснулся, солнце переместилось из одного окошка в другое, светило прямо в лицо. Он открыл глаза и увидел Марфеньку. Она сидела на табуретке возле кровати и читала книгу, на которой Ванята писал письмо своему другу.
— Здорово ты спишь! — сказала она. — Я уже целый час сижу. Аж спина заболела. Ты лежи. Я тебя сейчас кормить буду. Меня мать прислала.
Марфенька встала и пошла к посудному шкафчику. На нем уже мерцала красным слюдяным глазком керосинка, грелась кастрюля с борщом. Марфенька подкрутила фитили, потрогала ладонью кастрюлю.
— Откуда у вас такая сноповязалка? — спросила она и, оттопырив губы, дунула в керосинку. — Ее еще Павел Буре изобрел.
Ванята усмехнулся.
— Павел Буре — капиталист. Часы выпускал. У деда Антония такие были. Как звери ходят!
— Много ты знаешь! — возразила Марфенька. — Ложки у вас где?
Марфенька разыскала ложку, налила в мисочку борща и понесла к Ванятиной кровати. Села рядом, с любопытством и сожалением смотрела, как ел Ванята, проливая борщ в миску.