— Ты что — сдурел? Я ж тебя, как куренка мог... в минуту!
— Возьмите! Мне на вокзал! Дяденька-а!
— Я тебе дам — дяденька! Ишь моду взяли! Садись скорее, окаянный!
Заскрежетала дверца. Ванята влез по высоким подножкам в кабину, сел на черное, вытертое до ниток сиденье. Машина дала газ и снова рванулась вперед.
Шофер поправил зеркальце над головой, сердито сказал:
— За таких наш брат и страдает. Лезут под самые колеса — и все. Встречаешь кого, что ли?
— Отца. С Востока едет. С границы он почти...
Шофер закурил, теперь уже одобрительно посмотрел на пассажира.
— Чего ж молчал? Так бы сразу и сказал! Тоже мне...
Машина домчала Ваняту до перекрестка. Направо дымил кирпичный завод, налево, в гуще пыльных деревьев, мелькали станционные дома, светил издалека яркий зеленый огонек светофора.
— Теперь успеешь, — сказал шофер, открывая дверцу. — Давай, давай. У меня работа!
Шофер свернул к заводу, а Ванята помчался на станцию. За леском уже показался и снова исчез, подымаясь в гору, двенадцатичасовой. Ванята свернул с большака, побежал к станции через пустырь. Споткнулся, упал на землю. Он больно ушиб колено и разбил в кровь ладонь.
Ни бинтов, ни платка у него не было. Какие уж тут платки — поезд взобрался на подъем, постукивая колесами, катил к входному светофору. Зажав пораненную ладонь, Ванята летел на всех парах к станции.
Он прибежал как раз к сроку. Электровоз, замедляя ход, прополз мимо станции, чихнул тормозами и остановился. Ванята выбрал местечко возле калитки для пассажиров. Сверху на ней на двух тонких трубах висела белая дощечка с надписью: «Выход в Козюркино».
Проводники открыли тамбуры, не торопясь, вытерли тряпкой серые прямые поручни, сошли со своими флажками на перрон. Ванята не спускал глаз с вагонов — только бы не прозевать отца!
Пассажиров, как всегда, в Козюркине было не много. Показались какая-то женщина с грудным ребенком на руках, два длинноногих суворовца с яркими малиновыми погонами на плечах; размахивая кефирной бутылкой и оглядываясь на окошко своего вагона, побежала к станционному киоску девчонка в синих узких джинсах.
В дверях среднего вагона появился еще один пассажир — седой старик в новом черном костюме и с узелком в руке. Он сполз по ступенькам на землю, сказал что-то проводнице и пошел к выходу.
Электровоз постоял еще минуту-две, толкнул для порядка взад и вперед вагоны и, набирая ход, умчался в свой далекий путь. Опустив руки, стоял Ванята возле калитки. Прошла мимо женщина с ребенком, прогремели своими черными курносыми ботинками суворовцы. Они поглядели на Ваняту, хотели что-то спросить — и тоже прошли мимо.
Навстречу Ваняте ковылял с узелком в руке последний пассажир. Что-то далекое, уже полузабытое, напомнил Ваняте этот старик в черном костюме. Сухое, морщинистое лицо, тонкие седые волосы на крутых висках, медная цепочка-висюлька в кармане на груди. Память услужливо унесла Ваняту в свое бывшее село. Он увидел заросшую ряской речку Углянку, дорогу на материну ферму и на этой дороге телегу с бидонами для молока. На телеге, свесив ноги, сидели двое — мальчишка в кепке, похожей на голубятню, и старик с ременным кнутом в руке.
Пассажир тоже узнал Ваняту. Он перебросил из руки в руку узелок, заторопился к выходу.
— Здравствуй, Ванята! А я тебя сразу и не признал! Встречать, никак, пришел? Ну, уважил. Ну, прямо, я тебе дам!
Дед Антоний схватил Ваняту в охапку жилистыми сухими руками, приподнял и снова опустил на землю.
— А меня, друг ситный, на пенсию спихнули, — сказал он. — Куда хочу, туда и еду. Дай, думаю, к Пузыревым наведаюсь. Скучал тут без меня? Ну-ну, по глазам примечаю! Пошли, чего же ты?
Ванята опустил голову. Стараясь не смотреть на деда Антония, ответил:
— Нет, я сейчас не могу. Еще один поезд придет. Мне встречать надо...
— Беда с твоими поездами! Их же вон сколько ходит. Рази все встретишь? Пошли, тут я тебе подарочек привез от Гришки Самохина. Помнишь Гришку?
Дед Антоний полез в карман, достал узенький бумажный пакетик. Ванята развернул бумажку, увидел три тонких серебряных крючка.
— На щуку Гришка велел пускать. Нехай, говорит, ловит. Мне, говорит, без него вот как скучно. Так, говорит, и передайте. Ну чего ж мы стоим? Духмень вон какая! Аж в пот кинуло. Пошли в тенек. Чего ты?
Они пошли в конец перрона, туда, где росли корявые акации и текла сама по себе тонкой струйкой из чугунной колонки вода. Дед Антоний сел на длинную скамейку, устало вытянул ноги. На земле мерцала кружевная тень от деревьев, по луже возле колонки ходили пешком голуби.
Дед Антоний поглядел на Ваняту, вздохнул и, быстро роняя слова, сказал:
— Не мечтал я тебе говорить, Ванята, а скажу. Ты этого поезда не жди. Не приедет твой отец. Другая у него линия жизни вышла, чтоб ему... А мать вот как его любила! Ну просто без памяти!
— Вы что, дед Антоний?
— Ото самое, Ванята! Думала мать, возвернется муж, и все у вас будет браво. Надеялась, в общем, А не вышло вот...
Отсидел твой отец срок, а потом за прежние дела принялся. Там такого натворил — не говори! Приехал, значит, в село, ну его прямо со свадьбы и взяли...
— С какой свадьбы? — замирая, спросил Ванята.
Дед Антоний вздохнул во всю ширину груди, махнул отрешенно рукой.
— С Фроськой обвенчаться возмечтал. В лавке которая торгует. Давно он ей письма писал... Ты, Ванята, не того, — при чем тут слезы? Пошли, парень, Вставай!
Дед Антоний взял Ваняту за руку и повел по дороге. Он хотел отвлечь Ваняту, а может, и самого себя от мрачных, непрошеных мыслей, без умолку рассказывал все, что приходило вдруг на память.
— Проводили меня, в общем, Ванята, на пенсию, костюм подарили, часы от эти в презент купили. Узнали, что разбил свои, ну и уважили. Всю область объездили, а нашли. «Пал Буре» по названию. Помнишь часы мои прежние? Как звери ходили!
Дед Антоний вынул из кармана часы с медной цепочкой и поболтал возле уха, как тухлое яйцо. Часы торопливо застрекотали колесиками и виновато смолкли,
— Пружина, видать, лопнула, — сообщил дед Антоний, — А так — ценная вещь... Мне, Ванята, теперь часы ни к чему. У меня времени с верхушкой, до самой смерти хватит. К вам вот приехал. Председатель лично послал. Узнал про твоего отца и сказал: «Мотай, дед, скорее, к Пузыревым, зови обратно». Поедешь, что ли? Гришка там Самохин ждет. Отдайте, говорит, крючки Ваняте — дружба у нас...
Много еще мог рассказать Ваняте дед Антоний, потому что дорога длинная, а память человека — еще длиннее. Но из-за поворота выскочила на полном газу бортовая машина. Шофер круто затормозил возле путников, высунул голову из кабины.
— Эй, парень! — крикнул он. — Встретил отца?
Дед Антоний подошел к машине, сердито сказал:
— Чего орешь на весь степь? Тоже мне хлюст! Подвезешь ай нет? Открывай калитку...
Шофер безропотно дернул ручку, впустил в кабину деда Антония. Ванята полез по скату в кузов. Машина подождала минуту и снова помчалась вперед.
Глава двадцать пятая
ВПЕРЕД! ТОЛЬКО ВПЕРЕД!
Платон Сергеевич стоял возле зеркала, надевал галстук. Он увидел, как открылась дверь и в просвете ее появилась голова мальчишки в кепке, похожей на голубятню.
— Можно, Платон Сергеевич?
Парторг подергал узелок галстука, распустил его, как шнурки на ботинках, обернулся к нежданному гостю.
— Заходи. Галстуки умеешь цеплять? Что-то не получается. Забыл систему...
Ванята вошел в комнату. Здесь ничего не изменилось с тех пор, как был он в гостях и пил чай с конфетами. Стоял возле окошка стол, заваленный книжками и бумагами, висела на стене фотография; в стакане с водой краснели три гвоздики.
Только Платон Сергеевич был каким-то иным, непохожим. Наверно, оттого, что в новом пиджаке вместо гимнастерки и в белой рубашке с непослушным воротничком.