Страх-то какой. И до сих пор – все это самобичевание. Само собой. Его доверили мне, а я не уберегла. Вновь поднимаюсь, выхожу на дорогу, сбегаю вниз, в долину, и вижу, наконец, как внизу он шагает по тропинке. Нет, сперва я расслышала странный, приглушенный звон и лишь после разглядела его. Идет, ссутулившись. Первая мысль – с ним что-то сделали. Подбегаю к нему и вижу, что кто-то повесил ему на шею огромный коровий колокольчик.
По крайней мере, все в порядке (у меня сейчас выросло десять рук). Ощупываю сразу все его тело. Он в порядке, вот только колокольчик. Кто, что. Когда он двигается, колокольчик звенит. Плотная, жесткая веревка царапает его нежную шею. Пытаюсь разорвать руками, зубами. Невозможно. За большим камнем вижу двух смеющихся ребят. Я их не знаю. Может, из близлежащей школы. Не думая ни о чем, я усаживаю Йохая на камень и подхожу к ним. Не знаю зачем. Они отбегают. Слышу, как кто-то громко, моим голосом, внушает мне, что лучше бы к ним не приближаться. Бегу за ними. Они убегают. Ребята лет пятнадцати, тощие, как бамбук. Догоняю их у расселины в скале. Задыхаюсь, вопрошая глазами, руками, зубами – зачем? Они хохочут. У одного из них на лбу крупные прыщи. У другого едва проклюнулась бороденка. Они старше, чем мне показалось на первый взгляд. Может, лет семнадцать. Начинают со мной заигрывать. Водят меня кругами. Показывают мне танец с непристойными движениями. Шлепают меня по спине, по затылку. В полном молчании. Не знаю, почему не зову на помощь. Знаю только, что мне нужно оттуда убираться. Но вдруг они начинают передразнивать Йохая, его дергающийся глаз и походку. Выбираю старшего из них. Он на голову выше меня. Жду, когда он подойдет поближе, и со всего размаху влепляю ему пощечину. От удара я сама падаю на землю. Но, как выяснилось, и он. Я поднимаюсь первая. Хотя бы в этом я проворней. Второй парень отскакивает от меня. Поднимаю с земли большую палку и замахиваюсь. Тот, что лежит на земле, кричит от боли. Орет, держась за щеку. Сейчас заорет и второй. Я убью их и сброшу тела в какую-нибудь яму. Второй наклоняется за камнем, и я бью его палкой сзади, под коленками – со всей силы, которой у меня никогда не было и нет. Он складывается пополам, падает и кричит. Я, наконец, постепенно трезвею. Он лежит у моих ног и умоляет его пощадить. Нужно еще что-нибудь с ним сделать, но Йохай там один, снова я бросила его одного! Оставляю их в покое и бегу к нему. Они матерятся, камни падают недалеко от меня, но не попадают. Все. Вот и вся история.
Что странно: я не сомневалась, что такое происшествие выведет Йохая из равновесия на несколько месяцев. Придется менять лекарства. Весь наш распорядок дня изменится. Но он смеялся как ни в чем не бывало. Шел мне навстречу и посмеивался тихим смехом – таким же, как когда он видит себя в зеркале. До сих пор не возьму в толк, что его так позабавило. Но хотя бы он не испугался. Этого я точно не ожидала. Обняла его, чтобы успокоить, вернее, успокоиться самой, не в силах поверить, что эти подгибающиеся ноги – мои. Мой страх всегда сосредотачивается в ногах. Я уже окончательно пришла в себя и забеспокоилась, что эта тетрадка осталась лежать на балконе. (Сейчас, написав это, я вновь вспоминаю танец зимородка. Как же это было красиво! Неземная красота. Нет, земная. И все-таки надо будет как-то выяснить, почему «трудный час» может порою длиться месяцами, а «благословенный миг» – всегда только миг.) Что еще я хотела написать – мне все же удалось развязать веревку! Несмотря на дрожь. Парни подошли поближе, но все же сохраняли безопасную дистанцию. И тогда я, сама не знаю зачем, может, им назло, повесила колокольчик на себя. Он был тяжелый, веревка царапала шею. Они и Йохай тоже смотрели на меня, ничего не понимая. И я сама не вполне понимала, но чувствовала, что так правильно. Взяла Йохая за руку и увела прочь, совершенно измученная и душой, и телом, а он радостно прыгал рядом, и колокольчик позвякивал в такт.
Взгляни на меня: стою в кухне, вся в муке, тесте и красителях для выпечки. Десятки цветных конфет только что рассыпались из пакета на пол, и я сбежала, найдя убежище в тетради и в твоем любимом Шуберте.