Если бы только я могла впасть в спячку и проснуться, когда уже ничего не будет болеть. Но я просыпаюсь каждую ночь в три часа – ровно в тот час, когда ты бегал вокруг меня, – и не могу заснуть. Почему? У меня нет маленького ребенка, который мешал бы мне спать в такие часы.
Это мой внутренний ребенок не дает мне заснуть (нет, это женщина, которой я являюсь).
Как странно звучит вся эта душевная неразбериха в переводе на язык моего тела. Но ты не заслужил того, чтобы слушать рассказы о моем теле. Думаю, никто никогда так меня не оскорблял. И я просто не понимаю, почему сейчас, когда я ощущаю себя более женственной, чем когда-либо в жизни, ты не откликаешься на мой призыв.
Ты слышал это, Яир? Только что, в пятичасовых новостях, объявили, что завтра утром пойдет дождь.
«У нас наконец-то хорошие новости», – сказал комментатор, и мое сердце затрепетало. Вместо того, чтобы принять таблетки, я быстро позвонила твоей Рухаме (видишь ли, мы уже немного сдружились) и попросила ее немедленно прислать кого-то ко мне, срочно.
Значит, вот и все, не так ли? Последний шанс. Последние слова. Конец истории, которую ты начал писать для нас восемь с небольшим месяцев назад. Это даже не полная беременность.
Мои руки затряслись. Сколько у меня осталось минут? Десять? Девять? Кто-то уже занес лезвие гильотины.
Я даже не подготовила книгу. Если бы я только могла встретиться с тобой глазами, заглянуть в твою душу и сказать, что вижу.
Я вижу мужчину, который на самом деле не мужчина. Мальчика, который на самом деле не мальчик. Вижу мужчину, чьи зрелость и мужественность – всего лишь загрубевшая корочка на детской ранке.
Ты сам написал на конверте: «Винд зарубцовывается». (Тогда ты еще был Виндом.) Помню, я подумала, что рана затянулась именно в том месте, где ты из мальчика превратился в мужчину, и это место у тебя – не живое и не мертвое.
(Он еще не добрался до поворота в лесу, этот твой мотоциклист. Кажется, он едет немного медленнее обычного. Может, новичок. Ну что же, хорошо. Пусть едет медленно, медленно, делая остановки на пути. Огромное тяжелое облако повисло над лесом.)
С каждым письмом я все сильнее ощущала, что в моих силах предпринять что-то, неразрывно связанное с тобой. Не случайно, что именно я была той женщиной, которой ты написал. Ты интуитивно почувствовал, что я могу аккуратно оторвать эту корочку, чтобы на свет появился ребенок, твой светлый близнец. И тогда, возможно, этот ребенок превратился бы в мужчину, в человека, которым ты должен был стать. Кто этот мужчина? Вероятно, этого я уже никогда не узнаю. Могу только догадываться, что в нем сольются взрослый и ребенок, мужчина и женщина, живой и мертвец, и еще много кого и чего – без грубого, искусственного разделения, которое ты создал внутри себя.
Ибо для меня твоя подлинная сущность обнажалась в том месте, где все твои души соприкасаются, сливаются и смешиваются без каких-либо препятствий.
Встречаясь с тобой там, я тут же наполнялась тобой. Мои тело и душа говорили с тобой напрямую, избегая слов, которые не всегда мне нравились. Потому что именно там ты по-настоящему распаляешь, очаровываешь, ранишь и волнуешь меня.
В эти редкие моменты, когда ты позволял мне побыть с тобой там, в том месте, во мне пробуждались чувства, которых я не испытывала доселе ни к одному человеку, ни к одному мужчине.
Что происходит? Почувствовал? Внезапно меня бросает одновременно и в жар, и в холод. Я ощущаю тебя всеми клеточками своего существа, так близко, как будто ты стоишь под дверью.
Нет, не буду себя обманывать.
А снаружи уже несколько минут – полная тишина. Ни один листочек не шелохнется. Я боюсь оторвать ручку от бумаги. Вижу, как твои глаза смотрят на мои губы. Что ты хочешь, чтобы я сказала? Что я могу сказать из того, что еще не сказано? Разве осталось что-то, что можно выразить словами?
Я слышу шаги снаружи, они приближаются по ступенькам к балкону. Яир, если у меня осталось право на еще одно желание, я хочу, я молю – пусть тысячи слов сложатся сейчас в тело.
С любовью,
Мириам
Дождь
В четверг утром, когда облака опустились на долину Бейт-Зайт и улеглись на наш дом, а дождь все не шел и не шел – ровно в девять тридцать позвонил он