Когда Ор проснулся, женщина подала ему кувшин, такой тонкий, что он не мог быть сделан руками человека. Там было молоко, похожее на оленье, и они выпили его, поочередно поднося кувшин к губам. Коверкая атлантские слова, гий сказал:
— Дай твой имя. Возьми мой имя — Ор.
— Тейя, — ответила женщина, приложив руку к груди. Убрав кувшин, она положила на колени маленький бубен и, ударяя по нему, тихонько запела. Незнакомые слова казались Ору почти понятными, вызывая в памяти то веселый ручей, то тоскующий ветер над снежной тундрой. Может быть и гийские слова будут понятнее темнолицей, прозвучав в песне? Он спел ей «Олененка, потерявшего мать» и «Вот желтые цветы с вкусными корешками». Женщина чутко слушала, поглаживая пальцами губы.
Мальчуган сидел в своей лодочке, играя крашеными орехами. Словно и не было страшной реки, языков пожара, изорванных смертью тел.
Между гребцами разных племен, одолевшими Стикс, возникло полуосознанное чувство братства. Встречаясь, они не отворачивались, как прежде, а неловко приветствовали друг друга. Ор видел, как синегубый негр и курносый бореец стояли, смущенно смеясь и не зная — потереться щеками по-борейски или хлопать друг друга по ляжкам, как делают котты.
А когда однажды Ор с Чазом шли мимо стоянки сварливых пеласгов, те с гамом окружили их и повели к себе. Гостей с почетом усадили у костра, и трое спасенных ими воинов из рук кормили их жареной рыбой.
— Наверное, мы с тобой не настоящие гии, — вздохнул Чаз, когда они, шатаясь от сытости, продолжили путь.
Ор, вздохнув, согласился с ним.
Он сильно привязался к Тейе и ее сыну, учил атлантские слова, не переставая удивляться жизни узкоглазых. В загоне за домом жили две длинношерстные козы, не похожие на диких. Тейя доила их и кормила сухой травой. По дому бегал колючий зверек, неизвестный гиям, и требовал молока.
Многое было непонятно, но Ор решил не ломать голову. Все равно скоро в путь.
Испуская победные крики, вернулось войско с верхней тропы. Впереди ехали Севз и Гехра. Борейская мать кидала косые взгляды на мужа, а тот торопил коня к храму.
Севз, сойдя с коня, поднялся по ступеням храма. Гехра, красная от злости, шла следом. Навстречу победителю вышла жрица. Севз, раздвинув руки, подтолкнул женщин друг к другу. На миг соприкоснувшись, они тут же отшатнулись. Севз захохотал.
С утра началось празднество. Старейшины отмеряли каждому по три горсти некты. Гии плясали танец токующей куропатки, либы изображали львиные прыжки, котты покатывались со смеху, глядя, как двое нагих, натертых жиром силачей норовят свалить друг друга.
Отдельно сидели атланты. Ор не увидел среди них Тейи. Она появилась неожиданно — в оранжевой одежде, с поющим луком в руке. Старик поднес ей чашу, и Тейя запела. Казалось невозможным, что в хрупком теле живет такой крылатый голос. Песня была тревожной, как души людей, несущих жизнь на кончике копья.
После Тейи на площадку вышел неуклюжий, заросший рыжими кудрями Арфай, влюбленный в Сев-за и поклонявшийся земле бродячий певец из дальнего эгейского рода. Ор пару раз уже слышал на привалах его странные, возвышенные песни. Вождей Арфай называл богами, их имена произносил на свой лад и был убежден, что раз они породнились, то, значит, все стали потомками Подпирающего и знаменитой бореянки. Певец ударил в маленький бубен и начал широким раскатистым голосом повествовать о том, как Рея родила Хроану (он пел «Крону») светлых детей:
1
Энносигей, по-гречески «потрясающий землю» — Посейдон. Трудно сказать, в какую древность уходят корни мифа о войне богов и титанов. Мы воспользовались его обработкой, сделанной в VII веке до н. э. фиванским поэтом Гесиодом (перевод В. В. Вересаева). См.: Эллинские поэты. М., 1963, с. 169–202. Здесь и ниже примечания авторов.