Завтра надо самим где-то добывать воду. Осталось мало.
22. I
Среди желтой пустыни стоит черный высокий холм. Глаз постепенно свыкается с этим сочетанием — желтое и черное. И вдруг в теле черного холма — огромный белый, извивающийся причудливыми складками пласт мрамора. А в мраморе крупные капли крови — кристаллы граната. (Так вот откуда палеолитические люди брали камень для своих фигурок!). Белый мрамор с красными округлыми гранатами на фоне черного холма. Сказка! И снова очередное «вдруг»: белый мрамор рассекается травянисто-зеленой жилой диопсидита. А в нем скопления голубого кальцита. За поворотом — новая вспышка красок, за ней другая, третья, десятая. Это невиданный мир, невиданные сочетания красок, непередаваемая красота, созданная бесконечно разнообразной природой.
Задул ветер. Он дует сильно, с редкими. Очень резкими вспышками-порывами. Верхняя часть поверхности пустыни поднялась в воздух. В воздухе пыль от горизонта до горизонта, уходящая далеко ввысь к бесцветному небу, к блеклому пятну бесцветного солнца. За этой пыльной атмосферой негреющее солнце светит холодно, как луна. Песок везде: на зубах, в волосах, в ботинках, в спальном мешке. Пыль. Песчаная пыль. Она режет глаза, сечет блошиными укусами лицо, руки. От нее нет спасения. Она везде. Хочется залезть в мешок, закутаться и забыть о ней. Но в мешке тоже песок. Ветер закручивает песок и колючки сухих пустынных растений в спиральные вихревые столбы, и эти столбы быстро передвигаются по ровной поверхности уэдов. Они чернеют у горизонта и кажется, что они подпирают серое мглистое небо. Температура резко упала и даже днем стоит чуть выше нуля. Ночью палатку ставить нельзя — сорвет. Спим под кочками, заслоняющими хоть немного от ветра. Спим, закопавшись в ледяной песок, — там хоть нет ветра. Спим в двух спальных мешках, закутав голову одеялом.
Костер развести нельзя — его моментально разносит. Едим холодные консервы. Пьем виски, чтобы согреваться. Проклятая ледяная пустыня Сахара!
Фабриес в Алжире второй год без семьи. Он очень скучает по жене и шестилетней дочке. Проезд в родную Тулузу очень дорог. После лекций в университете домой идти не хочется. Дома пусто. Неуютно. Вот и просиживает он в университете за микроскопом с раннего утра до позднего вечера. Как ни проходишь вечером мимо — все в его кабинете горит свет.
Сегодня я спросил у Фабриеса, вытаскивавшего из полевого рюкзака пригоршни вишневых гранатов, для чего ему столько? Он замялся, а потом ответил: «Видите ли, месье Закруткин, я всегда привожу дочке красивые камни из экспедиции. И сейчас тоже мне не хочется нарушать эту маленькую традицию». Он помолчал. Потом добавил, вздохнув: «Скучаю я по ней и по жене. Сильно скучаю».
И все это было очень понятно, очень по-человечески, очень близко мне самому. И от этого профессор Фабриес как-то сразу перестал быть профессором Фабриесом, а стал Жаком Фабриесом, человеком со слабостями, склонностями, привязанностями.
И я тоже вытащил из чемодана маленький мешочек с крупными вишневыми гранатами и ершистыми друзами горного хрусталя. И сказал, кому это предназначается.
Сейчас вечереет. Сегодня стали лагерем рано. Часов в пять. Перед нами извивается цепь гор Эджэрэ, позади — ровные, как терраса, горы Тассили. Стали рано потому, что у Роже от грузовика отцепился прицеп и он его потерял. А в прицепе все продукты, остатки воды и посуда. Сейчас Роже и Таула поехали искать пропажу. Попутно должны заехать в одну из долин хребта Эджэрэ, поискать там воду. Говорят, там есть крохотный источник.
Сидим ждем воду и ужин.
Жрать хочется зверски.
Сижу один у костра. Остальные — в палатке. Кто-то тронул меня за плечо. Обернулся. Стоит фигура в бурнусе. Из-под тюрбана видны только глаза. А из-под бурнуса торчат босые ноги. Что-то говорит на своем непонятном языке. Показываю, что не понимаю. Он подносит пальцы ко рту. На общепринятом международном языке это означает: «Дай закурить». Достаю сигареты. Берет две штуки и произносит знакомое мне слово «танумерт», что по-туарегски значит «спасибо».