Госпиталь выдал Тесемме деньги на проезд. Когда больной узнал об этом, то был крайне смущен, долго не брал деньги, молча выслушивая наши объяснения. Только наш ассистент Баяне сумел ему доказать, что после перенесенной операции нельзя много ходить.
— Я все понимаю, только мне страшно: я никогда таких больших денег в руках не держал.
Пришлось Баяне пойти с ним к автобусу, купить билет, и только тогда Тесемма успокоился.
Уезжая, он просил передать нам: «Скажите московским докторам, что я по ним буду скучать».
Шел проливной июльский дождь, когда к нам привезли больного юношу. Тонкий, как былинка, с большими карими глазами и копной черных вьющихся волос, он был необыкновенно красив. Больного внесли на руках и бережно уложили на топчан в приемной его друзья и учителя.
Молодые мать и отец больного все время хватали меня за руки, беспокойно и тревожно повторяя: «Спасите нашего сына, спасите!»
Один из учителей, сверкая стеклами очков и щуря близорукие глаза, подошел ко мне:
— Спасите мальчика, это наш Пушкин.
Его слова заинтересовали меня, но я не стал расспрашивать, так как надо было немедленно заняться больным.
Вскоре пришли терапевты, и мы совместно осмотрели юного пациента. У него оказался менингит.
— Рас ямаль, батам яма ль (Голова болит, очень болит), — сжимая себе виски, повторял он.
Юношу поместили в самую спокойную палату и затемнили окна плотными шторами. Мать с двумя подростками из школы (учителя упросили нас оставить их) дежурили возле больного.
Заболевание протекало тяжело. Жаром пылало тело. Словно стальные раскаленные обручи охватили мозг. Юноша лежал без сознания. Он все время облизывал шершавые, потрескавшиеся губы и вскрикивал от приступов головной боли. Мышцы тела и лица конвульсивно подергивались от внезапно наступающих судорог. Смерть уже склонилась над больным…
Потянулись часы утомительных дежурств, полные тревоги, отчаяния. И лишь в редкие минуты вспыхивала надежда. Врачи сменяли друг друга, зорко следя за нарастанием грозных симптомов менингита, и всеми средствами боролись за жизнь.
Первые два дня не принесли успокоения ни врачам, ни родителям. Юноша по-прежнему лежал без сознания. Его тело приняло бледный, желто-серый цвет.
Друзья больного теснились траурной толпой у входа в палату и шепотом обсуждали положение. Обстановка была настолько напряжена, что многие врачи уже теряли последнюю надежду на какое-нибудь улучшение. Тяжело было нам смотреть в глаза этих людей, ожидающих от нас помощи.
На третьи сутки болезнь была в самом разгаре. Шли критические минуты. Смерть могла наступить в любой момент.
И тогда мы предприняли еще одну отчаянную попытку: длинной иглой врач проник в череп больного и влил огромную дозу стрептомицина в один из желудочков мозга. Рискованная и последняя попытка…
И она оправдала себя. У больного стала падать температура. Процесс сопровождался ознобами и резкой слабостью. Теперь давались одно за другим сердечные средства, чтобы побороть наступившую слабость. Вскоре к больному вернулось ясное сознание, но симптомы продолжали быть опасными. Потребовалось еще с десяток дней, пока мы смогли осторожно сказать, что больной поправляется. Менингит чреват коварными последствиями, и ни один врач не может быть уверен в своей победе, пока не наступит полное выздоровление.
И все-таки мы уже были убеждены, что смерть миновала. Прошла тревога и у родных и у друзей пациента.
Как-то в беседе с учителем я спросил, почему он сказал о юноше: «Это наш Пушкин».
В ответ мне улыбнулись добродушные глаза, смущенно прячась за стеклами очков:
— Наш народ, доктор, хорошо знает Пушкина и считает его немного и своим поэтом. Ведь он потомок человека из Эфиопии. Его прадед был нашим земляком, прежде чем попал в Россию.
— Ну, что ж, это приятно, что вы считаете Пушкина своим поэтом. Такие поэты принадлежат не одной нации.
— Верно, — согласился учитель, — такие люди, как Пушкин, не имеют нации. Нет, я не так хотел сказать, — поправился он, — они, конечно, имеют ее, но принадлежат всем, без исключения, людям мира. А приятно все-таки, когда в таком великом человеке течет кровь, похожая на твою. Вы согласны со мной?
— Пожалуй, да. Пушкин и сам писал, что он потомок Ганнибала.
— Вот видите, поэтому и нам не грешно называть его своим, — весело заключил учитель. — Ученик нашей школы Габре, которого вы сейчас лечите, очень одаренный мальчик. Он молодой поэт и пишет по-настоящему сильные стихи. Мы уверены, что он станет если не великим, то большим поэтом.