Момент наивысшего наслаждения, когда вся мирская суета отходит на второй план, и все, что имеет значение — лишь чрезвычайно аппетитный перекус, портится несвоевременным вмешательством.
В кухне зажигается свет. Я жмурюсь от яркости и слышу ненавистное надменное хмыканье.
— Как погуляла?
Сардоническая нотка в голосе Антона вызывает отвращение. Божественный бутерброд после его появления ощущается во рту массой гнили и плесени. Голову свинцом тяжелят вспыхивающие образы жгучего поцелуя с ним в прихожей и стыд за то, как подло я поступаю по отношению к Адриану несмотря на то, что не в восторге от поступков Антона.
Он стоит под аркой, привалившись к косяку, и лениво разглядывает меня.
— Вот блин, так ты не провалился в портал в ад, — бормочу я с набитым ртом.
Надо дожевать и как-нибудь проглотить. Но это крайне трудно, пока Антон бурлит во мне Кольскую сверхглубокую.
— Чего? — переспрашивает он хмуро.
Я качаю головой и отворачиваюсь в поисках тряпки, чтобы вытереть со столешницы крошки. Он наблюдает? Стараюсь не пялиться на него, однако чувствую спиной, как он по-прежнему гипнотизирует меня на расстоянии. По задней части шеи пробегают мурашки, стоит ему пошевелиться, шагнув в моем направлении.
Почему он дома? В смысле, Антон любитель гулять до глубокой ночи. Очень странно застать его слегка помятым, с растрепанными волосами и сонными глазами, словно он только-только поднялся с кровати, в домашних шортах и без футболки. Разумеется, он расхаживает с голым торсом. Что ж, и на том спасибо. Это предпочтительнее, чем наткнуться на него в чем мать родила.
— Ты пила.
— Тебе-то что?
— Злоупотребление спиртными напитками грозит ранним старением кожи, не говоря о проблемах с печенью… — рассуждает он без какой-либо серьезности, чисто побесить меня пытается.
— О своем здоровье я сама позабочусь. Думай о себе, Курков.
Ухмыляется.
Прощай, отличное настроение. Когда он рядом, во мне просыпается злобная стерва. Убрав все с кухонного островка, я вытираю руки полотенцем и разворачиваюсь к выходу из кухни.
— Значит, планируешь водить испанца за нос? — спрашивает Антон с весельем в голосе, преграждая мне дорогу. — Разве хорошие девочки так поступают со своими бойфрендами? В тихом омуте черти водятся.
— Я целовалась с тобой не по своей воле, — отнюдь недружелюбным тоном напоминаю ему. — И… это больше не повторится.
— Промямлила она с большой долей неуверенности. Значит, так ему и продекларируешь?
Да… надо признаться. Дико страшно. Скорее всего, Адриан не примет эту информацию и бросит меня. Мне нужно немного времени, чтобы морально подготовиться к расставанию и во всем ему признаться.
— Да, — процеживаю, глядя в бесстыжие голубые глаза Куркова-младшего.
— Ты же будешь честной с ним до самого конца? Не забудь прояснить, какими влажными были твои трусики, когда я целовал тебя сегодня. Ты так взмокла, уф-ф, — шатен облизывает рот и опускает масленые, мерцающие похотливым блеском глаза к моим губам. — Намерена откровенничать, так делай это до конца, со всеми красочными подробностями. Скажи ему, — медленно приближается, не разрывая зрительного контакта и елейно склабясь, — как хныкала мне в губы, как постанывала, желая, чтобы я сорвал с тебя одежду…
— Заткнись, — дрожащим от злости шепотом произношу я.
— Нагнул, — испытывает мое терпение гад.
Замолчи.
— …И засадил как следует, чтобы твой визг услышали в соседних домах.
Я замахиваюсь и ударяю Антона по щеке.
— Я ненавижу тебя, — проговариваю очень медленно. В ушах стоит звон от пощечины.
Опомниться не успеваю, как сильная, нервная дрожь из кончиков пальцев расползается по всему телу. Меня предательски трясет, в глазах скапливается влага и усиливается ощущение жжения. Только бы не заплакать, только бы не заплакать… только не перед ним — выродком без души, сердца и совести. Бездушный монстр, ухитряющийся вписываться в социум, притворяясь человеком.
Антон наступает, оттесняя меня назад и «пленяя» между своим телом и кухонной тумбой. Я смотрю на него сквозь пелену влаги, затаив дыхание. Сдержать напор слез мне так и не удалось. Барьер сносит ударной волной хаотичных эмоций.
— Верю, что ненавидишь, — неожиданно журчащим от удовольствия голосом изрекает сводный и дотрагивается ладонью до моей пылающей щеки. — И мне это нравится. Цепляйся за это чувство, как только можешь. Нам никогда не быть друзьями, близкими друг другу людьми.
— Мы были ими… — всхлипываю я.
Даю слабину. Черт! Услышав мою скорбь о прошлом, о том, что мне чудовищно больно до сих пор, Курков замирает. Вернее, его рука на моем лице. Ладонь леденеет, но по-прежнему горящие глаза всматриваются с пугающей пронзительностью в мои.