Этот танец я должна была разделить с Ильей.
Где же он?!
Я верчу головой, рискуя свернуть шею. Лелею в сердце жалкую надежду на чудо: что Илья появится где-то в толпе, выйдет вперед и избавит меня от присутствия ненавистного индивидуума.
Прекратив движение в самом центре, сводный брат обвивает мою талию, словно сдавливает в тугом кольце, а пальцами второй продолжает удерживать в плену мои. Мне ничего не остается кроме как встретить его горящий дьявольский взор, скользящий по моему перепуганному лицу.
— Расслабься, — с напускной ласковостью молвит Антон, складывая рот в искусственной улыбке. — Мы просто потанцуем.
Когда он вещает с такой доброжелательностью, определенно не светит ничего приятного. Мне, по крайней мере. Тело невольно каменеем в ожидании подвоха. Дыхание спирает от ощущения его теплой ладони на пояснице.
— Уже пакуешь чемоданы? — наклоняется к моему уху.
Вещи собраны, невзирая на то что заселение в общежитие состоится в конце августа. До этого знаменательного дня еще два месяца.
Я не спешу с ответом. Элементарно не способна выдавить из себя ни звука, потому что обескуражена образовавшейся физической близостью между нами, граничащей с интимностью. Может, только мне так кажется. Антона отсутствие приемлемого пространства между нами нисколько не смущает. Он ведет медленный танец, а я до сих пор скована оцепенением.
— Сегодня ты очень красивая, сестричка.
К горлу подступает тошнотворный ком.
Я на подсознательном уровне испытываю страх. Не знаю, что кошмарит сильнее. То, что Антон никогда не растрачивался на комплименты, или то, что он сказал эти слова вполне искренне.
Поблагодарить его не могу. Язык не повернется произнести «спасибо, очень приятно».
— Знаешь, если честно, я подготовил для тебя кое-что, — Антон заглядывает в мои глаза и слегка тянет уголки рта вверх. — Подарок в честь выпускного.
Немеющий холод поднимается от кончиков пальцев ног до груди ревущей, свинцовой волной.
— Тебе совсем не интересно, чем я собираюсь тебя обрадовать? — с лукавством спрашивает он.
Нет. Нет. Нет.
Не нужны мне его сюрпризы.
— Ты будешь впечатлена, обещаю, — заговорщическим шепотом заверяет Курков-младший и убирает от меня руки. Он отворачивается на несколько мгновений, выудив из кармана брюк телефон, и вновь становится ко мне лицом. — Уно моменто!
Прежде чем на меня сверху полилась бы свиная кровь, или что-то в этом роде, я мчусь к столику, где оставила мобильник.
Илья ответил!
«Я здесь))»
— Боже… — сердце колотится о ребра в ритме галопа.
«Я вижу тебя, малышка» — написал он только что. — «Я у тебя за спиной!».
Пригладив волосы, я кручусь на сто восемьдесят, не сдвигаясь с места, и… никого. Вернее, нет Ильи. Есть мои одноклассники, ребята из параллельных классов, родители, преподаватели, мой сводный брат и откуда-то появившийся на террасе огромный тканевый экран для проектора.
Моментально вырубается свет, прекращает играть музыка, а на белом полотне появляется…
Нет, не может быть.
От ударившей в голову дурноты я пошатываюсь назад. Чтобы не упасть, приваливаюсь к краю столика.
Лучше бы сползти вниз и забраться под скатерть.
На весь экран представлены скрины моей переписки с Ильей. Череда сменяющихся кадров, где я делюсь с ним самым сокровенным, признаюсь ему в нежных чувствах и пишу о том, как мечтаю о встрече, о поцелуях, нелепо сопряжена любовной песенкой.
Среди присутствующих проносится вопросительный гул вперемешку с короткими, мимолетными смешками.
Происходящее напоминает какой-то сюр.
М-м-м. Нет. Не-а. Ничегошеньки не понимаю.
Я обращаю взор на экран телефона, жму на сенсорные клавиши, требуя от Ильи ответа.
Рядом с сообщением две голубые галочки. Он прочитал, но молчит.
Почему?
Кем бы ни был организован этот цирк, ему недостаточно унизительных картинок, варварски вырванных из чужой личной жизни. Представление разбавляется моими голосовыми, которые я записывала для Ильи. Мой смех, мой плач, мой шепот и мой крик. Я делилась с ним всем. Мой ларец самых потаенных чувств вскрыт и выставлен напоказ чужакам.
«Дура потому что…
Ты его игрушка…»
Причины моего гнева, причины моей радости, взлеты и падения, о которых я рассказывала близкому, как мне казалось, человеку — сейчас знатно тешат публику. Царящее недоумение быстро сменяется свистом и хихиканьем.