Я закусываю щеку изнутри, стараясь не моргать. Глаза печет от подступающих слез, в носу пощипывает. Я вновь перестаю дышать. Антон чувствует мою слабость ― у него встроенный радар, безошибочно вычисляющий моменты наибольшей уязвимости.
Истязатель движется увереннее, уголки его рта, подрагивая, поднимаются выше, каждый раз, когда я громко сглатываю комок в горле. Проникновенный взгляд Куркова скользит от моих плотно сомкнутых губ к пульсирующей жилке на шее, напряженным плечам.
Мне не по себе от пристального изучения и мизерного расстояния между нами.
― Отойди от меня, ― ослабевшим голосом требую я.
― А ты заставь. Мой дом. Что хочу, то и делаю.
― Ты вторгаешься в мое личное пространство. Я на тебя в суд подам.
Звонко хохотнув, Антон щелкает меня по носу.
― Как была святой простотой, так и осталась. Никто тебя с такими просьбами в суде слушать не станет, ― неторопливо подавшись вперед, истребив еще несколько сантиметров пространства, затаивается в опасной близости от моих губ. ― Чего тебе не жилось спокойно в своей Испании?
Сердце екает в груди, когда Антон смещает большой палец вниз, проводит подушечкой по губному желобку и оттягивает вниз мою нижнюю губу. Я с жадностью глотаю воздух, но изнутри горю так, словно у меня острая нехватка кислорода, плавящая внутренности в кашицу.
― Не трогай меня! ― рявкнув на Антона и сбросив оковы оцепенения, я стряхиваю его клешню со своего лица.
Он безвольно роняет руку вниз, костяшками задевая мою грудь. Я взволнованно охаю, покрывшись мурашками от случайного касания. Курков пялится на мои округлости с наглой ухмылкой. Разумеется, от его зорких, лисьих глаз не укрываются затвердевшие соски, едва-едва топорщащиеся через ткань майки.
― Твоему телу понравились мои прикосновения, ― будоражащий голос звучит у самого уха. Он с шумом втягивает воздух и на выдохе обдувает огнем. Мои ощущения смутные, размытые. И страшно, и горячо, и… сладко.
Я вжимаюсь в стену, мечтая раствориться в бетонной кладке, и прикрываю грудь.
― А ты изменилась, ― Антон отстраняется и беззастенчиво разглядывает меня, как выставочный экспонат, с умным видом потирая ладонью подбородок. ― Сиськи больше стали. Это факт.
Нахал!
Телефон в его кармане снова начинает безостановочно вибрировать. Отвернувшись от меня, сводный брат вынимает последнюю модель айфона и приковывает внимание к экрану. Медлит секунду и бросает в мою сторону последний беглый взгляд, прежде чем ответить на звонок.
― Привет, сладкая, ― мурлычет собеседнице.
― Придурок, ― буркнув, я отлипаю от стены и торопливо семеню к лестнице.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
АНТОН
― Антошка! ― раздается глумливое шипение сверху.
Нацепив на лицо суровую гримасу, я тяну штангу весом пятьдесят килограммов к поясу и не отвлекаюсь на посторонние звуки. В частности ― на шелест знакомого голоса рядом.
Четко соблюдаю короткую амплитуду движений. Завершаю второй подход по двенадцать поднятий широким хватом. В тренажерке пусто, гремит рок, помогая сосредоточиться на выполнении техники горизонтального жима и отгородиться от ерунды, ставшей эпицентром головного ералаша.
Ерунды по имени Наташа Ибрагимова. Дьяволица с ликом ангелочка.
― Антошенька-а, ― не унимается клоун, чья ладонь мельтешит у меня перед глазами. ― Здравствуй, сладкий. Я жду свою порцию настоящий мужских обнимашек!
Идиот.
― Завались, ― рычу я.
Гад смеется.
― Я щас расплачусь от того, как ты мне рад, ― язвит Мирон Градов, один из моих лучших друзей.
Проклятье, или благословение наша дружба ― я до сих пор не определился. Наверное, эти понятия идут в комплекте и по отдельности не могут существовать, иначе связь не будет считаться полноценной. А началось все весьма прозаично: мы, тринадцатилетние пацанята, отколошматили друг друга из-за девчонки, которая по итогу не досталась никому из нас и выбрала третьего.
Навалившись на наклонную скамью лицом вниз, качаю мышцы центральной части спины. Трапециевидные, ромбовидные, так же задействованы большие круглые и задние пучки дельтовидных. Перечисляю снова и снова вместо того, чтобы прокручивать имя одного гадкого утенка, вернувшегося из Испании гребаным прекрасным лебедем.
Я растворяюсь в адском жжении, пронизывающем мое потное тело до костей, и упорно добиваюсь того, чтобы прогнать из головы провокационные картинки сисек Ташки. Во время перепалки в коридоре, когда от моего прикосновения у нее затвердели соски, я на мгновение отключился от реальности и допустил мысль о том, чтобы сорвать тряпочку с ее тела. На одно чертово мгновение жажда увидеть Ташу обнаженной завладело всей моей аморальной сутью.