Я нашел Гюллюгыз под скалой, нависающей над дорогой, похожей на голову хищной птицы с загнутым клювом. Еще издали услышал ее мелодичный голос, но сегодня в нем была грусть. Она радостно улыбнулась, как только увидела меня, и поманила к себе. Я уселся на валун по соседству с нею и протянул алычу. Гюллюгыз тут же надкусила ее своими острыми зубками и зажмурилась от кислоты, а потом расхохоталась.
— Откуда у тебя алыча?
— Нарвал в саду соседа.
— Он что же, позвал тебя на сбор алычи?
Пришлось признаться во всем.
— Что у тебя за дружба с Магеррамом? — удивилась она. — Он тебе дядя, а ты ему не брат! И потом, — обиделась она, — почему ты оставляешь своих животных ему, а не мне? Конечно, тебе надо учиться, Будаг, но что стоит наша с тобой дружба, если ты не можешь положиться на меня?!
— Ну что ты, Гюллюгыз! Ты так много делаешь для меня: учишь всему, что знаешь сама, новым песням, баяты, стихам…
— У тебя хорошая память, тебя учить — одно удовольствие! Но все-таки будет справедливо, если я буду помогать тебе пасти скот.
Я растерянно смотрел на нее. С одной стороны, она была, конечно, права. Но мы жили в разных концах села, и у каждой околицы начинались пастбища: у нее — свое, у нас — свое. Не погонишь же Хну через все село?
— Лучше расскажи, какие новые песни ты узнала, — попросил я ее.
В семье мельника Мамедкули, как я уже сказал, было две дочери: Фирюза и Гюллюгыз. Фирюзе уже исполнилось двадцать пять, а она еще дома сидит. И никакой надежды увидеть сватов у своего дома — уж очень неуживчивый характер у Фирюзы! По обычаю, младшая в доме сестра может выйти замуж только после того, как сосватают старшую. Поэтому никто не посылал сватов и к Гюллюгыз, и она часто подшучивала над собой и сестрой, но в шутках этих проскальзывало недоумение и обида. И безысходность! Если ничего не изменится — обеим сестрам оставаться старыми девами. Девушки у нас бесправны, не им выбирать жениха, не им по своему разумению устраивать семью. Недаром в песнях моей подружки так часто встречались и «горькая судьба», и «горючие слезы», и «невеселая доля».
А чем я могу помочь Гюллюгыз? У нас уповают на волю аллаха, мол, все, что случается, предрешено свыше. Но отчего аллаху не помочь такому прекрасному человеку, как Гюллюгыз? Я подумал, что эти мысли мне нашептывает шайтан, но ведь и шайтаньи внушения ведомы аллаху! Значит, не все в них от шайтана. Голова моя шла кругом.
Я простился с Гюллюгыз и побрел к источнику Семь родников, где мы договорились встретиться с дядей Магеррамом. Меня мучила жажда, и у родника я напился, а потом уселся на валун и долго смотрел на наше Вюгарлы. Магеррама все не было. Я поднялся с валуна, с легкостью взобрался по каменистой тропе на широкую горную поляну. Лицо студил прохладный ветерок.
Отсюда, с холма у Семи родников, открывался удивительный вид, наглядеться которым я никогда не мог, хоть бывал здесь множество раз. Среди гор лежало наше село, утопая в зелени фруктовых садов, разделенных еле различимыми отсюда невысокими каменными оградами. Вокруг — поля, словно покрытые изумрудным бархатом. Светлой широкой лентой вьется почтовый тракт. По склонам холмов тут и там видны фигуры женщин в ярких живописных нарядах, собирающих (всегда в это время года) съедобную зелень. Какие только кушанья не готовят из наших горных трав! С чем сравнить плоские пирожки с зеленью! Тесто такое тонкое, что видна начинка — терпкая, сочная. А как вкусен плов с приправой из многих трав, или суп из простокваши, заправленный нарубленной зеленью, или яичница с зеленым луком и травами, называемая так нежно и поэтично — кюкю. Городскому человеку и не понять, как много он теряет, не зная вкуса зеленых приправ.
Сюда, на холм, ветер приносил запахи созревающих хлебов разнотравья, полевых цветов.
Почему, живя здесь и каждый день любуясь родными местами, я никак не могу наглядеться на них? Неужели я предчувствовал, что рано или поздно придется покинуть эти места?
Я вздрогнул: дядя Магеррам положил руку на мое плечо. Лицо его поразило меня — сколько в нем тоски и боли!..
— Что случилось, дядя Магеррам? — спросил я.
— Боюсь, что не поймешь, сынок, да и рассказывать долго, Это давняя история, которая почему-то мне вспомнилась сегодня.
Наверно, мне следовало промолчать, но трудно удержаться от вопроса, когда тебе пятнадцать, а самоуверенности больше, чем у взрослого мужчины.