Хозяин сделал знак, и обе старшие мачехи вышли из кибитки. За ними ушли и мы. В соседней кибитке вторая мачеха постелила нам вместе с Машаллахом, а сама улеглась рядом со старшей женой. Обе женщины гневались на мужа и младшую жену, шептались, что четвертая даст Гамзе жару, покажет, как не уважать старших, утрет нос сопливой девчонке. Потом они обе поднялись, вышли из кибитки и, вернувшись с казаном, сели друг против друга и, причмокивая, с аппетитом прикончили все, что оставалось в нем. Про нас с Машаллахом не вспомнили. Я и жизни не встречал таких жадюг!..
Птицы еще не проснулись, когда поднялась старшая жена, задней зашевелилась средняя. Они громко переговаривались, давая нам понять, что пора приниматься за работу.
Солнце еще не взошло, а пастухи выгоняли отару из загонов. Женщины доили коров и буйволиц. Гамза с матерью суетились, готовя хозяину завтрак. Сливки с медом, только что процеженное молоко, свежую простоквашу, сыр, яичницу, горячие лепешки — все это несли и выкладывали на скатерть, разостланную перед ним.
У меня слюнки текли при виде такого изобилия, и я снова с тоской подумал о матери. Неужели при таком богатстве нельзя поделиться с голодным человеком куском хлеба?! Но и сам Иншаллах, и Гамза, и ее мать (как видно, добрая женщина, ведь она вчера все-таки накормила нас хлебом с сыром) — все они делали вид, что нас с Машаллахом нет. Что за люди! На скатерти пропасть вкусных вещей, а гость стоит неподалеку, и от голода у него сводит желудок!
Иншаллах насытился, вытер платком жирные рот и усы и скомандовал:
— Чай давайте!
Тотчас Гамза подала ему чай. Не поблагодарив, он задумался, выпил пиалу, снова вытер рот и усы и тут вдруг вспомнил о нас.
— Дай мальчишкам поесть, — сказал он Наргиз и, обращаясь ко мне, добавил: — У меня к тебе дело, как выпьешь чаю — подойди ко мне.
Ни теща, ни три жены, поглядывавшие на Иншаллаха, не осмелились спросить, в чем причина задумчивости хозяина. Наргиз положила перед нами чурек и сыр, налила по кружке простокваши и отошла в сторону. Иншаллах молча следил за тем, как мы едим. Как только мы поставили пустые кружки на траву, он тут же послал Машаллаха за отцом Гамзы. Я заметил, что своего тестя Иншаллах называет не по-родственному, а по той должности, которую отец Гамзы исполнял.
— Скажи сельскому старшине, чтобы пригнал двух лошадей. Одну чтоб седлал под вьючное, нагрузим хурджины хорошим сыром и бурдюком с буйволиным маслом. Надо отвезти в караван-сарай, хозяин всегда оказывает мне особое почтение, надо и его уважить. — Он помолчал, взгляд его рассеянно скользнул по моему лицу, и снова заговорил, обращаясь ко мне:
— Хочешь, сообщу тебе приятную новость?
Сердце мое замерло. Я решил, что мама пришла в Горис и разыскивает меня. Сейчас Иншаллах отправит меня к ней. Я даже не знал, радоваться мне или огорчаться. Я еще не очень далеко ушел от дома, а уже хлебнул всякого. Но вежливость, предписанная заветами старших, заставила меня только сказать:
— За добрую весть готов все для вас сделать!
Он закурил самокрутку, дым окутал его лицо, потом быстро сказал:
— Так вот, вчера вечером я встретил в караван-сарае твоего отца.
Меня словно хватил столбняк, я прирос к земле. Губы Иншаллаха шевелились, но я ничего не слышал. По-видимому, он рассказывал подробности встречи, но еще долгое время я не мог прийти в себя. Наконец я почувствовал дрожь в ногах, мурашки прошли по спине, я снова обрел слух.
— Ну, что ты молчишь?
И тут вдруг я спросил:
— А что за человек мой отец?
Иншаллах по-дружески похлопал меня по плечу и улыбнулся:
— Такой же, как все, с двумя глазами, одним ртом.
— А все-таки, что он за человек? — упрямо спрашивал я. — Он такой же отец, как и ты?
Иншаллах начал, кажется, сердиться.
— О чем ты?
Я не стал утруждать его догадками, а сразу же выпалил все, что было у меня на душе:
— Если он такой же отец, как и ты, я даже говорить с ним не стану!
— Не по возрасту разговариваешь, щенок! Я вижу, что ты такой же вредный, как твоя мать Нэнэгыз. Жаль мне Деде-киши, хороший человек, а сын у него — никудышный!
Он отвернулся от меня. Как хорошо, что в эту минуту Машаллах и отец Гамзы пригнали лошадей.
— Отдашь одну лошадь Деде-киши, — обратился Иншаллах к своему родственнику, словно не замечая меня, — а подарки каравансарайщику. Только поторапливайся!