Чтобы прервать молчание взрослых, я сказал:
— Одиннадцать лет, как вы были разлучены. Забудьте на день о том, что было, не старайтесь выяснить, кто прав, а кто виноват. Оставьте это на будущее!
Мать недоуменно посмотрела на меня. Чтобы избежать ее расспросов или гнева, я тут же добавил:
— Мы с Машаллахом будем спать во дворе. Рано утром погоним лошадь и скот к роднику.
Отец улыбнулся из-под усов:
— Какой у нас взрослый сын вырос!..
Мать молча принесла тюфяки, одеяла и подушки, а потом, тихо сказала:
— Может быть, лучше постелить на крыше? — И утверждающе повторила: — Постелю на крыше!
Когда вернулся Машаллах, мы поднялись наверх, разделись и залезли под одеяла. Сон пришел мгновенно.
О чем говорили в доме, как помирились отец и мать, я так и не знаю. Когда вечером следующего дня мы пригнали скот и лошадь с пастбища, отец и мать вели себя так, будто не разлучались ни на день.
Я уговаривал Машаллаха погостить у нас несколько дней. Мама говорила, что мы пойдем к сельскому знахарю и попросим полечить Машаллаха от лишая и болей в желудке. Но парнишка никак не соглашался. Мы тоже понимали, как будет гневаться Иншаллах, если сын задержится, и не настаивали.
Мать испекла из двух пудов муки целую гору чуреков и послала в благодарность Иншаллаху. Еще она насыпала целую торбу крупного сухого репчатого лука и смеясь сказала:
— Скажи отцу, что хоть мы и в ссоре, но пусть зла не таит, а лучше пришлет с кем-нибудь, кто поедет к нам в Вюгарлы, шерстяной пряжи. Муж вернулся, хочу соткать для него сукна на штаны и чоху.
Машаллах пообещал отпроситься у отца и приехать к нам погостить.
Целую неделю двери нашего дома не закрывались. Все шли поздороваться с вернувшимся из Баку отцом, узнать городские новости, выведать его планы на будущее. Приходили близкие и дальние родственники, старые друзья отца, соседи и просто односельчане. Сестры со своими детьми, с мужьями с утра до вечера были у нас. Абдул неотлучно стоял у самовара, то наливал воду, то заново разжигал щепки, то выколачивал пепел и угли. И так целый день.
Приезд отца связал начавшую было распадаться семью. Каждый день мы собирались вместе у накрытой скатерти. Застолье сопровождалось оживленной беседой, шутками, смехом. Я был счастлив как никогда. Даже мама не напоминала мне о моем бегстве из дома. Обида словно растворилась. Лишь третий зять (тот, кто умыкнул сестру) не приходил к нам. Он просил меня поговорить с отцом, но я не согласился: сам натворил, пусть сам и расхлебывает.
Однажды вечером, когда мы остались втроем, зашел разговор о моей учебе. Мать по-прежнему стояла на своем:
— Он должен быть тебе помощником по хозяйству: пасти скотину, следить за огородом.
— Нэнэгыз, умные люди стараются, чтоб их дети учились, получили образование. Возможно, он станет учителем, а ты хочешь сделать из него пастуха.
— Это наш Будаг станет учителем? — рассмеялась мать.
— Представь себе! Слава аллаху, богатства большого у нас нет, скота не много. Отдадим Хну в общее стадо или договоримся с Магеррамом. Нельзя парню мешать заниматься. Пусть ходит в школу, пусть учится, коли есть охота. Выучится, глядишь — и нам в старости подмога. Я многое повидал за эти годы и скажу честно — у грамотного и хлеб, и уважение, а безграмотный, вроде меня, все высматривает через чужие глаза, получает через чужие руки. Не подумай, что я бахвалюсь, но будь я грамотным, совсем иная пошла бы у нас жизнь, и папаха бы по-другому сидела на голове!
— Про Баку ты мне не напоминай! — вспылила мама.
— Не сердись, жена, я ведь тебе объяснял, что не мог бросить товарищей. Когда ходили за прибавкой к хозяину, всегда вперед выдвигали меня, лучше всех я умел доказать нашу правоту.
— Если ты такой умелый, то отчего тебя не выберут сельским старшиной? Вот бы и верховодил в селе!
— Будь прокляты начальники! Не то что сельским старшиной, в урядники бы пригласили или приставом назначили — и то не согласился бы!
— Если назначат, побежишь, да еще папаху в воздух от радости подбросишь!
— С этим, жена, не шути. Никто из тех, кого ты назвала, не живет праведным трудом, не ест честно заработанный хлеб. А мне нужна такая работа, чтоб я мог и семью прокормить, и людям не таясь смотреть в лицо.
Отец вздохнул и умолк. Улыбка погасла на лице матери: слишком резок был голос отца.
Ветер, начавшийся с вечера, крепчал, сильнее и сильнее завывая и разнося по улицам и дворам пыль. Она веером вздымалась у невысокой ограды и оседала на овощных грядках нашего огорода.