— Знает — не знает, а я дал мужское слово. Вот и арба ждет нас…
— Ждет!.. Знай же, если что случится, на твоей совести будет этот грех! Уступлю тебе и на сей раз!
ПРИСТАНИЩЕ
Наш нехитрый скарб погружен на арбу поверх каких-то мешков. Мы забрались наверх и устроились на тюках с постелью. Два буйвола, впряженные в арбу, медленно отмеривают дорогу. С высоты хорошо видна раскинувшаяся по обе стороны дороги и выжженная солнцем, выгоревшая степь. Мимо нас проплывают деревни в садах и разделанные арыками поля. Скрипят большие колеса, щелкает бич возницы, арба часто кренится набок — колеса попадают в выбоины и засохшую колею. Нас трясет от неровностей плохой дороги.
Аробщик размахивает бичом над нашими головами и ловко щелкает им, не касаясь даже рогов буйволов. Но те все-таки на некоторое время ускоряют ход, роняя слюну и мерно покачивая головами.
Я перебираюсь через нашу поклажу и сажусь рядом с тощим аробщиком, который время от времени кричит буйволам: «Хо! Хо! Хо!»
Для меня все необычно кругом. На мои расспросы аробщик отвечает с охотой, подробно объясняя мне, где бахча с арбузами, а где с дынями. Он удивлен, что я не знаю многих вещей, знакомых ему с рождения.
— Какие же вы курды, если ни разу не были в Карабахе?
Я объяснил ему, что мы не курды, но он мне не верит.
— Все, что за Шушой, курды. Зачем скрываешь? Курд — он ведь тоже человек. — Он соскакивает с арбы, спешит к бахче и возвращается с большой желтой дыней. Ловко садится рядом со мной и протягивает дыню мне. — Карабахские арбузы и дыни славятся. Дай тебе аллах здоровья, а уж этого добра ты поешь здесь вволю.
Арба сворачивает с большой дороги и карабкается в гору по выложенному камнем подъему. Еще немного, и мы въезжаем на просторный двор, со всех сторон огороженный густо посаженными кустами колючего терновника. В центре двора — большой двухэтажный дом, второй этаж опоясан сплошным балконом. На заднем дворе тесно, один к другому стоят маленькие глинобитные домики в одну комнатенку. Один из этих домиков — наше пристанище. В нем нет двери, а в стенах дыры, на полу кучи мусора. И хоть ветер гуляет по домику, воздух в нем затхлый и сырой.
Мы с матерью тут же начинаем выносить мусор, заделывать дыры и щели в стенах. Вещи наши сложены у входа, а отец разговаривает с аробщиком, расспрашивает о хозяевах.
Тут пришли от бека и позвали отца.
— Откуда родом? — спросил отца бек.
— Зангезурцы мы.
— Чистые курды, значит.
— Что вы этим хотите сказать, бек? — недовольно спросил отец.
Тон отца не понравился беку, но он только сказал:
— Тебе дадут секач, отправляйся с ним в лес и наруби прутьев. Из них сделаете дверь для себя. Заготовь для топки дрова. Сын твой сегодня пусть займется самоваром, а завтра пойдет пасти скот. Жена пусть вымоет руки и поднимется наверх, будет печь чуреки и лаваш.
Для всех нас бек, словно нарочно, выбрал самую трудную работу. Во-первых, отец долго работал на промыслах, но и у нас в Вюгарлы люди редко держали секач в руках — у нас топили не дровами, а кизяком. А хлеб обычно пекли в тендыре — в земляной конусообразной яме, обмазанной глиной. Мать волновалась, сможет ли испечь что-нибудь на садже — чугунном листе, под которым разводят огонь. Ей прежде не приходилось иметь дело с саджем. Отец успокаивал ее, мол, на садже печь хлеб даже легче. Что касается меня, то мне давно уже надоели ослы и корова, хотя теперь о них я вспоминал с грустью. Но самое трудное выпало на долю отца: как же у него получится с секачом?
Отец обратился за помощью к аробщику, который нас привез.
— Послушай, брат, честно тебе признаюсь, не приходилось мне прежде обращаться с секачом. Может, покажешь, что и как, на первый случай… Новый человек как слепой.
В ответ аробщик широко улыбнулся и принес секач.
— Пойдем, племянник, поможешь мне. — Он похлопал меня по плечу.
Аробщика звали Гедек. Я не знал, как к нему обращаться: «дядя Гедек», «братец Гедек»?
Гедек — «короткий, низкорослый, коротыш», а на самом деле это был долговязый человек с каким-то несуразным лицом: плоскогубый, с утиным носом, одно ухо большое и широкое, а второе маленькое, словно когда-то его укоротили, отрезав. Но доброта, которую излучали его маленькие глаза, приветливость и чистосердечие уже через минуту делали свое: собеседник забывал о его внешних изъянах. А стоило ему заговорить, как хотелось его слушать: в его речи было так много народных словечек и прибауток!
Огромный сад по другую сторону стены терновника зарос и одичал. Многие деревья высохли. Гедек рубил секачом сухие ветки, стволы высохших деревьев. Я относил ветки и сучья в сторону и складывал в кучу. Потом Гедек нарезал и очистил ворох сравнительно ровных и толстых прутьев, переплел их между собой продольными и поперечными линиями — под его руками рождался прямоугольный щит. Потом с ловкостью закруглил края. Мы нагрузили на щит заготовленные сучья и понесли к домику. С удивительной быстротой Гедек приспособил к щиту крючки и навесил на дверной проем. Дверь была готова, и наше пристанище приобрело жилой вид. Гедек открыл ее, потом закрыл, снова открыл и, улыбаясь, посмотрел на меня: мол, ну как, доволен?..