Точная последовательность дальнейших событий за давностью изгладилась в моей памяти. Помню, как мы шли вчетвером по вечерней улице – Лёша, его жена, Даша и я, – и могу только предположить, что случилось это через несколько дней после свадьбы. Даша, обходя лужу, поднялась на бордюр, а я, как рыцарь, подал ей руку. И уже не отпускал её.
Наш роман развивался стремительно. После койки в общежитии МГУ, где я бурно ссорился, мирился и кувыркался со своей прежней пассией, мягкий раскладной диван в Дашиной комнате казался мне почти библейским раем. Она жила через две улицы от меня, с родителями, но их я, по вполне понятной причине, застал дома не сразу. Вы, наверное, ждёте от меня постельных сцен. Что-нибудь о том, где, в каких позах и как часто. Что ж, это понятно и правильно. К тому же робость моя прошла вместе с молодостью, и теперь, как говорят некоторые, я превратился в циника. Но вынужден вас разочаровать: я, может, и хотел бы, да никак не могу вспомнить, какова была Даша в постели. Пытаюсь вызвать в памяти картинку её тела, и – ничего, то есть не то чтобы абсолютно, а так, ничего особенного. Ну, имелся небольшой животик, впоследствии увеличившийся вовсе не из-за беременности. Однажды я сказал ей в шутку, что разведусь, если вес её зашкалит за семьдесят кэгэ. Так оно и случилось. Но я забегаю вперёд слишком далеко.
Единственное, четко запомнившееся событие той поры – наша встреча перед Новым годом. Мы договорились, что я зайду за Дашей на её работу, где ещё ни разу не был. А до того я решил осуществить давнюю свою мечту – попариться в бане. На дворе было, между прочим, тридцать первое декабря. Смекаете? И точно, попарился я в Донских банях так, что едва нашёл дорогу в родные края – с трудом добрался до Савеловского вокзала, на площади перед ним впервые сел в маршрутную «газель» (они незадолго перед тем появились в Москве) и добрался до улицы Вучетича, к больнице № 50. А дальше начались поиски, затруднённые опьянением. Сотовых телефонов в пользовании у простого люда тогда ещё не имелось, созвониться нельзя. На трезвую голову я сообразил бы порасспросить кого-нибудь из врачей. Но не в моём полузверином состоянии. Итак, я решил действовать самостоятельно. Увы, это было не лучшее решение! Часа два блуждал я по этажам больницы и петлял между корпусами. Наконец просто повезло: Даша, которой надоело ждать меня, сама вышла на улицу. Хорошо, что я в тот момент оказался поблизости и заметил её. Говорить почти не мог, только глупо улыбался. Опьянение и не думало проходить. Полегчало только ближе к полуночи.
Несколько слов нужно сказать о семье Даши. Родители её были, что называется, из народа. Простые люди, чей жизненный график заполнен хоть и скудно, но на десятилетия вперёд. С понедельника по пятницу – работа (мама – бухгалтер в аптеке, папа – не помню, что-то вроде прораба). Рано утром в субботу – поездка на дачу в подмосковные Жаворонки. Это в тёплое время года. (На заре наших отношений я как-то шутливо пожаловался Даше словами Глеба Жеглова из «Места встречи изменить нельзя», что нет-де у меня домика в Жаворонках, с коровкой да с кабанчиком. «А у меня есть», – серьёзно сказала Даша. Слишком серьёзно.) На даче – почти непрерывное вскапывание, прополка и вся та дополнительная физическая нагрузка, которую иные почему-то воспринимают как отдых. Вечером – просмотр телевизионных передач. В московской квартире имелись и книги, например, романы Мориса Дрюона, рассказы Эдгара По и Михаила Зощенко, – стандартный набор, хорошо известный тем, кто в позднесоветские годы получил его в обмен на сданную макулатуру. Книги были так плотно всунуты на полку, что попробуй их оттуда достань. Их и не доставали.
Всем в доме заправляла Дашина мама, рядом с которой папа выглядел бледной тенью. Он ишачил от рассвета до заката, чтобы обеспечить жену и двух дочерей – у Даши была старшая сестра Лена, крупнокалиберная дама с неприятным лицом, к тому времени замужняя. Зарплата его автоматически перекочёвывала в карман супруги. Она и дочки, бравшие с неё пример, не ставили его ни в грош. При этом вид у них был такой, словно они оказывают ему величайшее благодеяние, спасают его от него же самого. Будь я немного проницательнее, я бы заранее сообразил, к чему это приведёт в моём случае.