— Это правда? — поднял голову Девадатта.
Глаза Сиддхарты, черные, как у богини Кали, блеснули.
— А я когда-нибудь тебе лгал?
В Велуване была только одна хижина, и Девадатта делил ее с учителем; он был двоюродным братом Сиддхарты и его постоянным спутником. Однако для учеников он был загадкой. О чем он думает? Как далеко он продвинулся в постижении Истины, возвещенной Сиддхартой? Почему он так мрачен и молчалив?
Когда Девадатта подсел к группе молодых отшельников, оживленно беседовавших под сливовыми деревьями, их разговор тотчас утих. Молчание прервал Кокалика, худосочный юноша из касты слуг-опахальщиков:
— И что же дальше, Яса? Ты ушел из дому?
— Еще бы, — снисходительным голосом сказал Яса. У него было довольное круглое лицо. — Тогда я уже сам сочинял песни. В Бенаресе у нас большой дом со множеством слуг. Как-то ночью я проснулся; в доме все спали, у певицы изо рта тянулась струйка слюны, а музыкант храпел, держа в руке зеркало. Мне стало тошно, словно я наглотался кусков тростника для вызывания рвоты. Зная, что отец станет искать меня по следам сандалий, вышел из дома босым. На рассвете я добрался до оленьего парка, где нагие Махавира и Гошала, обнявшись, пели о карме и воздаянии…
Девадатта почувствовал, что пора вмешаться.
— А кто из вас знает, что такое карма? — спросил он.
Ученики недоуменно переглянулись.
— Карма — это деяние или поступок, — объяснил Девадатта. — А еще это любые помыслы… одним словом, все, что имеет последствия. Совершенствуясь путем страданий, предписываемых нам кармой, мы то освобождаемся от материи, то вновь в нее погружаемся.
Никто не заинтересовался этим витиеватым рассуждением, а Кокалика ткнул локтем Ясу и нетерпеливо спросил:
— Так что же дальше? Ты стал джайном?
— Да, и целых три лунных месяца странствовал с Вардаманой. С ним и Гошалой. Джина-Махавира доверял мне подметать траву, но потом я разочаровался в его учении.
— Сын богача стал подметальщиком? — засмеялся Кокалика.
— Зато не опахальщиком, — парировал Яса. — Если хочешь знать, у Джины-Махавиры сердце садху, сердце святого. Он переживает за самую ничтожную букашку. Прежде чем он садился, я подметал траву павлиньими перьями. Джина-Махавира говорил, что причиняющий вред насекомым умножает свою карму, а Гошала учил, что раздавить жука — все равно, что убить родного отца.
— А верно, что Махавира и Гошала поссорились? — спросил кто-то.
— Еще бы, — усмехнулся Яса. — Они схватились из-за плодов хлебного дерева. Гошала говорил, что плоды нужно подержать у огня, чтобы маленькие жучки, которые в них живут, смогли выползти наружу. А Махавира не позволял разжигать костер, потому что в пламени сгорают всякие мошки, букашки и мотыльки. В пылу спора Гошала нагнал на него лихорадку, но Махавира почувствовал это, прочитал заговор, и лихорадка вернулась к Гошале. К утру Гошала умер. У Джины-Махавиры оказалось больше магической силы иддхи!
Девадатта встрепенулся.
— Иддхи — это энергия, — сказал он. — Она входит сначала в голову, потом в сердце, потом в область пупа, потом еще ниже… Она движет всем живым на свете. Даже лебеди, путешествующие тропой солнца, держатся в небе с помощью иддхи.
И снова почему-то повисло молчание.
— Чтобы обрести иддхи, нужно быть упорным и вдумчивым, — продолжал Девадатта. — Упорным, как… — Он замолчал, подыскивая подходящее сравнение. — Как слон. Да, отшельник должен быть похож на слона. На слона, у которого из висков выделяется едкая жидкость. Такой слон, даже связанный, не ест ни куска.
— А как ты разочаровался в учении джайнов, Яса? — спросил Кокалика.
— Ну, однажды я плохо подмел траву, и… Джина-Махавира, садясь, раздавил улитку, которая пряталась под листом лопуха. Он пришел в ярость и сказал, что я — убийца улитки, а убийца улитки не может быть джайном. Тогда-то я и разочаровался в нем.
Все засмеялись, и громче всех — Кокалика.
— Ну, Яса! Ну, хитрец!
— Махавира же просто выгнал тебя!
Круглощекий сочинитель песен улыбался, нисколько не опечаленный тем, что его вывели на чистую воду. Девадатта встал и, ни с кем не прощаясь, побрел прочь. Его проводили равнодушными пустыми глазами.
Он забрел в самую чащу, в темно-зеленую сырость, и гигантская крыша из листьев, сквозь которую почти не пробивались солнечные лучи, сомкнулась над его головой. Под этой крышей росли деревья и пальмы поменьше, а также кусты и тенелюбивые травы. Здесь царил удушливо-влажный полумрак, ползучие растения обвивали стволы и переплетались, стоял дурманящий запах орхидей, качались длинные стебли джали. Девадатта не видел птиц, скрытых в высоких кронах, но слышал их гомон и пение.